Спартачок. Двадцать дней войны - Владимир Борисович Журавлев

— Культурный код, — усмехнулся Грошев. — Ты от курдючного жира тоже подавишься.

— Бе-е! — содрогнулся майор.

— Вот именно. Хохлы — ущербная раса.

— Один-один, — легко признал майор. — Но все же — чего они свинину не едят? Ну глупый ж запрет!

— Традиция, — пожал плечами Грошев. — Брезгливость. Свиньи вонючие, и помет у них ядовитый. И выход мяса не сказать чтобы хороший…

— Да ну? Да у моего дядьки знаешь какие кашалоты вырастали⁈

— Тонна комбикорма на сто килограмм туши, — улыбнулся Грошев. — Из этих ста килограмм сорок — мясо, остальное сало и жир. Соотношение посчитай. У говядины втрое меньше. А у баранины еще меньше, в основном на траве растет.

— Да⁈ А чего ж тогда мы такие свинофермы держим⁈

— А традиция. И ущербная раса.

— Тьфу! — сдался майор. — Два-один. Ядовитый ты человек, коммуняка. Страшно в коммунизме жить, наверно… Не, так-то я к туранцам нормально отношусь. Теперь. Ты очень подло поступил, между прочим, когда заставил их язык учить. Потому что язык… страшная сила! Я ведь этих косоглазых ненавидел всей душой. А сейчас изучаю их язык, быт, культуру… вот если отбросить их зверства к русским — нормальные же люди! В чем-то даже близкие нам. Как там у них… в еде главное, чтоб было побольше мяса! Как вам, а? Да я под каждым словом подпишусь! Это ж как будто я сам сказал! И побухать любят, как мы, и застолья с трепом совсем как у хохлов, и праздники у них каждую неделю точно как у нас, и бездельники не хуже нас, и работать умеют, когда надо — вон как устроились, хоть живи тут! И женщины у них встречаются такие, что слюна капает, особенно Юлдуз… м-да. Свои певцы, театры, своя культура, а теперь вот такое неприятное открытие — и своя промышленность, особенно военная… обычное государство с коррупцией не хуже нашей… и чего тогда мы насмерть разодрались, а? До ненависти, до желания вырезать под корень! Это теперь за сотню лет не исправить! А ведь нам бы жить да жить! Ну, гоняли потихоньку русских — и что? А кто нас не гонял? Кавказ тем же занимается, и всем покун. Это ж не причина войны. А, коммуняка?

— Предопределено, — пробормотал Грошев неохотно. — Когда разваливаются империи, всегда война. У России остались имперские замашки, наши олигархи лезут в бывшие провинции со своим бизнесом, распоряжаются, давят, руки выкручивают. А у местных — национальная обида, и там их ущемили, и тут отобрали. И получилось неустойчивое равновесие. У националов свежая сила, у имперцев старая наглость, а сил уже не очень. Шкапыч, война предопределена, она во всех лепестках Веера идет. Даже если б Россия не начала, Туран пошел бы в наступление сам. Мы у них три области отжали — значит, надо проверить, есть ли у нас силы удержать.

— А у нас есть? — заинтересовался майор. — Ты же из будущего, должен точно знать!

Грошев молча встал, изловил замполита, уложил его и принялся обрабатывать ему шею своими стальными пальцами.

— Хватит, больно! — вдруг просипел замполит. — Слух вернулся!

— Натуральный Максим Каммерер! — хохотнул майор. — И зря отказываешься!

— Профессиональный военный, — хмуро поправил Грошев. — Обязан разбираться в основных видах ранений и разбираюсь.

— Мимо! — благодушно сказал майор. — Один раз устыдил, второй раз не получится, я иммунитет быстро вырабатываю! Да, не разбираюсь в медицине и не собираюсь — и мне не стыдно. Потому что оно мне незачем. Дырку пластырем залепил, и хорошо, с остальным пусть врачи возятся, им за это платят. Но ты, коммуняка, не уворачивайся. Есть у нас силы победить?

— Сил нет, ядерное оружие есть, — буркнул Грошев и вернулся в свое кресло.

— Неприятное сочетание, — почесал подбородок майор, поморщился от боли и стукнул сам себя по руке. — И что, вот прям совсем-совсем без него никак? Мы вот туранцев втроем шуганули без всякой ядерки, слабы они в ближнем бою!

— Это не мы их шуганули, — спокойно сказал Грошев. — Они сами отошли.

— Ну да, ну да, планово отступили, так сейчас называется бегство без оглядки, это я в курсе…

— Я на их месте тоже убрался бы, — буркнул Грошев. — Они же из теплотрасс между домами сделали настоящие ходы. Трубы разрезали и вытащили, и не лень им было. Там сейчас можно спокойно на коленках бегать. Стоит потерять подвал с точкой входа — считай, обороне каюк. По теплотрассе дивизию можно завести. Они думают, тут сейчас морпехов как тараканов…

— Чего⁈ — подскочил майор.

— Того. Выход из теплотрассы — у нас за стеной.

— Со второй линии сюда есть подземный ход? И отсюда — в четвертую? Ты какого черта молчал⁈

— Вот сказал. Легче стало?

Майор с матами схватился за рацию.

— Это ж… это ж какая возможность! — лихорадочно бормотал он. — Это ж мы им можем за одну ночь всю оборону Кара-су развалить! Комбриг, конечно, тварь конченая, но в войне сечет, он сейчас в теплотрассу всех загонит, вплоть до поваров и писарей!

— Точки входа только поверху брать, — безразлично напомнил Грошев. — Из теплотрассы, сам понимаешь, шансов нет. Перестреляют по одному.

— Сделаем! — хищно оскалился майор. — Уж за ценой не постоим!

— Цена — полбригады. Отдашь?

Майор замер. Тоскливо выругался и вернулся на матрас.

— Я сам первым делом о прорыве подумал, — признался Грошев. — И отказался. И там не в цене дело, есть варианты провернуть малой кровью. Варианты есть — смысла нет. Мы же раздолбим Кара-су и снова встанем, нет у нас воли для масштабного прорыва. А без масштабного прорыва нет смысла гробить людей. Не получается повернуть дышло истории, такие вот дела.

— А хочется? — невинно поинтересовался майор.

— Пятьдесят миллионов живых людей, — пробормотал Грошев. — Десятки миллионов детей, которые еще и не жили толком… сам как думаешь?

— Я так и знал, что ты к нам не случайно попал! — удовлетворенно сказал майор. — Проговорился, вражина! Но чего не понимаю — на что вы там в коммунизме рассчитывали? Чтоб один человек изменил историю⁈ Да ну на кун! Русских так легко с пути не сбить!