Вирус ненависти - Александр Александрович Тамоников

— Война многое меняет, меняет людей. Порой до неузнаваемости.

— Грета, милая, — покачал Сосновский головой. — Война не меняет, война только раскрывает все то, что в человеке заложено, что пряталось в глубине его сознания, его души. В герое она открывает героя, в трусе — труса. Она обнажает человека, но не меняет.

— Тебя действительно зовут Пауль? Почему ты тогда так неожиданно исчез?

— Я получил приказ от своего командования, — просто и без уточнений ответил Сосновский. — И мне не разрешили с тобой попрощаться.

— За что ты воюешь? — снова спросила Гретель.

— За счастье, — ответил Сосновский и пожал плечами. — Ведь это же так просто, правда? Счастье, когда нет и больше не будет войны, голода. За то, чтобы это была последняя война, за то, чтобы люди жили в мире и дружбе. За то, чтобы ученые придумывали не оружие, не технику, которая убивает, а технику, которая помогает людям, спасает людей. Чтобы ученые придумывали лекарства, которые излечат людей от всех болезней и навсегда.

— Ты всегда был романтиком и фантазером, — усмехнулась женщина. — Только раньше я была глупая и думала, что ты все это говоришь, чтобы мне понравиться, что ты просто позер. А ты искренне этого хочешь.

— Я даже готов умереть за это, Грета.

Они сидели и молчали минут пятнадцать, слушая, как в перелеске посвистывают и щебечут птицы. Потом Сосновский вздохнул и опустил голову. Да, это так прекрасно сидеть с красивой женщиной под березками. Но идет война, и ему предстоит спасать тысячи, сотни тысяч жизней. И от него многое зависит. И тогда Сосновский спросил:

— Грета, что в том вагоне на самом деле?

— Вагон? — Женщина нахмурилась, и возле уголков рта появились горькие морщинки. — Игрушки в герметичных индивидуальных упаковках. Яркие и красивые. Такие, что детям сразу захочется взять их в руки. А еще конфеты, шоколад. Тоже в герметичных упаковках. В этих игрушках, в конфетах стеклянные ампулы. Они сломаются, если игрушку взять в руки, тискать ее, играть с ней.

— Они будут заражены, даже если амплуа уже лопнула в какой-то игрушке?

— Да, — кивнула Гретель. — Вирус на вещах, на поверхности предметов может сохраняться до трех недель. Поверхность, руки, все нужно обрабатывать крепким спиртовым раствором.

— Что еще может убить этот вирус?

— Высокая температура. Даже кратковременное повышение температуры до ста восьмидесяти градусов убьет его.

— Где нам искать этот чертов вагон, Грета? Помоги мне.

— Я слышала от мужа, что загружали вагон на станции Сретенская. Часть вещей была заражена, а часть нет. Вагон был, конечно, не полностью забит игрушками и сладостями. Их просто неоткуда было взять в таком количестве, чтобы забить шестидесятитонный железнодорожный вагон. Обсуждался даже вопрос с грузовой автомашиной, но остановились на вагоне. Но куда его переправили потом, я не знаю. Знаю, что должны были отправить со станции.

Когда-то здесь добывался щебень, и Сретенская станция была грузовой. Потом вырос и поселок, а станция стала сортировочной, потому что к ней примыкало аж три железнодорожных направления. Образовалась и мастерская по ремонту подвижного состава. Недалеко от карьера, коль уж скоро появилась станция, начались и лесоразработки. Каким-то чудом в начале войны Сретенская не попала под бомбежку. Страдали только железнодорожные пути, повреждались взрывами стрелки. И станцию использовали немцы. А потом, когда перед отступлением ее не удалось взорвать, или просто не сумели, части Красной армии захватил Сретенскую почти нетронутой. И здесь сходились и расходились грузовые составы, всегда под парами стоял какой-то состав, ждавший своей очереди на выход по воинскому расписанию. Как и на любой станции, по разным причинам на запасных путях простаивали вагоны. То неисправные, то не полученные адресатом, то не вошедшие в предыдущий состав и отсрочиваемые раз за разом как второстепенный груз.

Шелестов, увидев небольшую гору железнодорожных шпал, местами расщепленных, местами обгоревших, сразу понял, что события здесь произошли совсем недавно. И сварщиков он увидел, которые резали автогеном поврежденные, изогнутые взрывом рельсы.

Начальник станции, мужчина с пышными усами под массивным носом, говорил раскатистым басом и энергично жестикулировал. В кабинете с ним разговаривать было даже страшновато. Приходилось опасаться за чернильницу на столе, кружку с остывшим чаем и несколько папок, сложенных на краю стола. Что-то из этого неизбежно должно было оказаться на полу. Назвался он Чумиловым Захаром Захаровичем, бывшим майором, фронтовиком, бывшим командиром отдельного инженерного батальона. Наверное, во время восстановления переправ и других сооружений в любую погоду и время суток его громкий голос очень помогал командовать подчиненными.

— У нас же здесь рота железнодорожных войск НКВД, — пояснил Чумилов. — И ответственные грузы охраняют, и склады охраняются, и стрелки. Опять же часть путей, что в пределах нашей ответственности.

— Так что у вас стряслось? — перебил начальника станции Буторин, стоявший у окна и смотревший на рабочих. — Авария? Состав с рельсов сошел?

— Хуже, товарищи! — стиснув кулак и едва не хватив им по столу, заявил Чумилов. — Банда националистов напала. Не понимаю, чего им надо было. Ведь ясно же, что охрана даст отпор, знать ведь должны были, что станция охраняется. Нет же, сунулись. Бой был. У нас грузовик с взрывчаткой разгружался. Для карьера прислали. Что-то спасти удалось, но часть вот и рванула на последнем пути.

— Когда это произошло?

— Пять дней назад, — ответил начальник станции. — Но мы все уже восстановили. Движение налажено, ни часа простоя подвижного состава мы не допустили.

— Да подождите вы! — Коган чуть ли не за рукав схватил Чумилова. — Бог с ним, с этим простоем. Вы расскажите, как все произошло, что, по-вашему, нужно было бандитам.

Начальник станции сдвинул свои мохнатые брови, сосредотачиваясь, и начал рассказывать. Националисты атаковали два поста, которые охраняли станцию с севера, со стороны предгорий. Тут же, как только началась стрельба, по тревоге был поднят караул. Банда была большой, человек тридцать, и двигалась она на станцию широким фронтом со стороны запасных путей, оттесняя бойцов охраны к мастерским. Чумилов был человеком опытным, он на фронте с 41-го года и повидал всякого, и в ситуациях оказывался непростых не так уж и редко. Да и командир роты охраны старший лейтенант Егоров не подвел. Он поднял станковый пулемет на второй этаж административного здания, а расчет ручного пулемета отправил на крышу мастерских. С этих двух