Легальный нелегал - Наиль Булгари

class="p1">— Э — э–э, женщина, с мужчиной как разговариваешь?!

И добавил от себя:

— Я должен жить радостями народа и приобщаться к великому!

Неслыханную дерзость Майка всерьёз не приняла. Сунув мне пакет, скомандовала:

— На базар, шагом марш. Без сметаны не возвращайся!

Выйдя из подъезда, поздоровался с народом, пожелал им счастья, процветания, лёгкой жизни. Граждане, пожелав того же, приобняли меня и потащили к столам, за которыми молчаливо и чинно сидели белобородые, чернобородые, рыжебородые старцы, а также завидующая их растительности молодёжь. Подав миску плова, налив из чайника в пиалу водку, аксакалы потребовали согласно новой традиции произнести речь. Такой речи мог позавидовать любой национал-патриот, и чего там только не было! Разинув рты, слушатели внимали, как я клеймил русских оккупантов, высмеивал их имперские амбиции, гневно высказался в адрес нынешней Москвы, не терявшей надежды и дальше эксплуатировать великий узбекский народ и вывозить её неисчислимые богатства. Прошелся по бывшим национальным героям, жизни которых отняли красные комиссары и их пособники красноармейцы. Не забыл и нынешних патриотов, бросивших вызов империи. А когда выкрикнул хвалу в адрес великого сына узбекского народа и её президента Ислама Абдуганиевича, народ дружно встал и зааплодировал.

Домой вернулся, как было приказано, — без сметаны. Слушая упрёки супруги, глупо улыбался, часто икал, выдыхал гадчайшие запахи, однако думал я трезво.

Отметив очередную годовщину с размахом и помпезностью, народ занялся кто чем. Школьники и студенты засели за парты. Хлопкоробы, разогнув натруженную спину, поглядывали в сторону казахской границы, за которой килограмм сырца стоил раза в три дороже. Парламентарии в тюбетейках и костюмах, гордо поглядывая на жестяной глянец медали, врученный им накануне праздника, занимали дорого купленные места и сочиняли очередной закон в угоду любимому президенту. Писатели от мала до велика открывали чистую страницу, обмакивали по многовековой традиции перо в чернила и писали повести о неповторимом героическом народе. Историки, выполняя заказ, писали о порабощении, притеснении и гонении узбекского народа; о гениальности первого президента независимого государства, разоблачившего козни Москвы, его всевидении и всеведении, его роли и месте в современной истории и международной политике. Служители культа доказывали прихожанам святость верного сына Великого Народа Ислама Каримова. Супруга, нарядная и цветущая, как майская роза, отвела упиравшуюся младшую дочь в садик и, забежав за старшей, отправилась в школу. Я же пошёл в Сбербанк за причитающейся мне пенсией.

Стоя в очереди неунывающих офицеров и прапорщиков в запасе, познакомился с одним товарищем полковником. Получив в кассе каждый свою долю, вышли на улицу. Я, как младший по воинскому званию, попросил разрешения обратиться. Получив его, назвал звание, фамилию и предложил по узаконенной в СНГ традиции обмыть пенсию, на что товарищ полковник отреагировал словами:

— Знаю недалеко отсюда забегаловку, туда бывает завозят свежее пиво, пошли.

Пройдя небольшой базар, вышли к пивной.

Новый знакомый представился Иваном Петровичем и предупредил:

— Деньги не светить, о политике не болтать, ухо держать востро, в споры не вступать.

На правах старшего полковник разлил на треть в стаканы водку с перламутровым нефтяным оттенком. Стукнув своим стаканом мой стакан, сказал, что рад пополнению рядов военных пенсионеров. Посолив крупной солью редьку, освободив лёгкие, тот выпил. Тяжело замотав головой, крякнул, отправил в рот закуску. Хрустя овощем, дал оценку зелью:

— Дрянь страшная, прёт ацетоном, керосином и чёрт знает ещё чем. Дешевейший самопал, а цена в переводе на афгани, как в кабульском гарнизонном магазине.

— Ничего, — сказал я, — в авиации доводилось спирт пить, осилю и это.

— Тогда догоняй.

Выпил. Мгновенно огонь ожёг гортань, прожёг, как мне показалось, желудок и растворил печень; на глазах выступили слёзы, лоб прошиб обильный пот, и лицо пошло горячими пятнами.

Иван Петрович сунул мне в руку редьку.

— Зажуй, облегчит.

Вытерев слёзы, признался:

— Думал, окочурюсь. Никогда не пил такое вонючее пойло. Самогон из томатной пасты и то легче.

Иван Петрович успокоил:

— Ничего, привыкнешь, всё равно лучшего нет. Видать, из дерьма водку делают, нехристи.

После второго захода водка показалась уже не такой вонючей, а после показалась нектаром.

— Были в Афгане, значит? — спросил полковника, обмакивая кубиками нарезанный хлеб в соль.

— Приходилось.

Встав из-за стола, Иван Петрович сказал, что сейчас вернётся, и просил присмотреть за барсеткой. Вернувшись с небольшой вяленой красноперкой и двумя бокалами пива, сказал:

— Шестой пивзавод, лучшее в городе.

Плохо контролируя своё поведение, я не удержался, захохотал.

Набычившись, полковник строго осведомился:

— Надо мной что ли потешаешься?

Стерев со рта крошки хлеба, объяснил Ивану Петровичу причину своего веселья.

Народ в забегаловке не убывал, он пополнялся новыми, измученными жаждой посетителями. Оценив ситуацию, полковник скомандовал:

— Давай, майор, на воздух!

Русские своих не бросают, и не только на войне! Подъехав издалека, так, чтобы не было обид, вызвался проводить Ивана Петровича. Ненавязчиво придерживая его за локоть, слушал.

— Меня, Коля, попёрли со службы и отправили на пенсию за несговорчивость и прямоту. Говорю им, что лучше сделать так, мол, и так, они ни в какую. Мы, мол, сами теперь знаем, как и что делать, у нас, дескать, и без вас, русских, очень скоро появится боеспособная, а главное, национальная армия.

Иван Петрович вскипел:

— Коля, да куда им без нас — стержня! Выдерни этот стержень, тут же развалится их национальная армия и всё остальное. Они меня, словно ненужную вещь, выбросили на пенсию в две с половиной тысячи сумов[1] и думают, что приди на замену мне или другому профессионалу какой-нибудь нацкадр по имени Насрулло или Базарбай, так он тут же, не сходя с места, создаст могучую и непобедимую армию. Фиг с маслом!

Скрутив дулю, показав её впереди себя, а потом продемонстрировав фигуру в стороны, подытожил:

— Для этого мозги нужно иметь!

К дому, в котором жил отставной полковник, подобрались часам к семи, но до подъезда не дошли. Сидевшие на скамейке четверо весьма упитанных, загорелых от природы граждан заржали. Один из парней, отличавшейся от своих товарищей крупной лысой головой, вальяжно развалясь, поманил пальцем Ивана Петровича:

— Э, Иван, иди сюда.

Остальные, хлопая себя по задницам, радостно завыли. Лысоголовый, плюнув нам под ноги, демонстративно высморкался. Презрительно скривив толстые губы, протянул:

— Э-э, какой ты воин? Ты пьяный русский свинья и друг твой такой же хайвон, скотина. Мы сейчас тебя, Иван, резать будем, говорят, у русских кровь белый и холодный, проверять хотим.

В не проветрившейся