Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов

— Нет, пока что я буду в должники к тебе набиваться, — смиренно и озабоченно сказал Карпов. — Короче, из Владимирской “кичи” недавно менты брали двоих “мокрушников” — между прочим, твоих земляков, из Грузии — брали для того, чтобы они завалили кучу народа из “конторы”. Гебисты в страшной тоске, очень им интересно знать, кто именно забирал, по чьей “ксиве” или без “ксивы”, кому давал этими “мокрушниками” пользоваться.

— Хм, а что же ты — среди своих разобраться не можешь? — Шах спросил это не то чтобы участливо, но Карпов уловил в его тоне не очень хорошо скрываемый интерес.

— Ты шутишь, Шах. У них там, в верхах, свой сходняк, а у меня свой. Ходу мне туда нету. Все, как и везде, Шах, — Карпов развел руками.

— Ладно, допустим, что я попытаюсь узнать, кто тех “мокрушников” брал для дела. Но какой мне интерес этим заниматься?

— А может, у меня имеется кое-что, что на твой интерес потянет, — Карпов многозначительно кивнул в сторону охранников, находящихся в соседней комнате за полуприкрытой дверью, понизив при этом голос.

Снисходительным кивком Шах разрешил сомнения майора: базарь, мол мент, ботай, не очкуй.

— Две недели назад, — начал Карпов, — повязали кучу народа из солнцевской группировки. Ты об этом знаешь. А брала их “контора” совместно с ментами, которые по организованной преступности шарят. Так вот, статья у них получилась поганая — радиоактивные элементы они на Запад вывозили. Их прокуратура совместно с “конторой” сейчас и раскалывает. Ради государственных интересов, сам знаешь, из камня признания вынут. А сейчас контрабанда этих самых элементов — дело почти что расстрельное, “отмазать” в любом случае никого не удается. Ты опять же про все это не хуже меня знаешь. И про то, что солнцевские на тебя могут указать, тоже знаешь.

Увидев возмущенную реакцию Шаха, Карпов поднял руку:

— Я понимаю, ты мог и не знать, под что им “саргу”[2] ссужал, для чего на своих людей там выводил. Но из протокола слово трудно, знаешь ли, выбросить. Хотя и можно, конечно.

Карпов слегка блефовал. Следствие пока что располагало только косвенными доказательствами того, что люди Шаха участвовали в деле с контрабандой ворованного обогащенного урана, но проверить, как все обстоит в действительности, Шах сейчас не мог — группу задержанных содержали в Лефортовском изоляторе, на который, насколько Карпов знал, влияние Шаха пока что не распространялось.

— Пока еще ничего не пошло наверх, — спокойно, но с долей озабоченности продолжал Карпов. — А если уж пойдет, тогда все, хана, трудно, даже невозможно что-то поправить. Сам знаешь, прокурор наверху новый, в “конторе” шеф тоже новый. Землю роют, чтобы выслужиться, а тут вдруг, — он совсем, почти до шепота понизил голос, — уран…

— Хорошо, — сказал Шах после некоторого раздумья, — а чем ты докажешь, что не берешь меня на понт?

— Могу с человеком из “конторы” свести, — пожал плечами Карпов. — Он тебе все подробней расскажет. Только что тебе за интерес время тянуть? Ты меня немного знаешь, я тебя немного знаю. Я же тебе не фуфло какое-нибудь гоню, а с конкретным делом пришел.

— Ладно, — Шах, похоже, принял решение, — допустим, сделаю я то, о чем вы меня просите. А как я могу проверить, “кинет” меня “контора” или нет?

— Я понимаю, — с готовностью подхватил Карпов, — Тебе нужны гарантии. Ты их получишь. Это все можно по-деловому обсудить. Но уже одну гарантию мы тебе можем дать сразу — “мокрушников” отдадим. Может быть, тебе нужны будут, может, еще кого заинтересуют…

***

К вечеру того же дня человек Шаха, служивший в аппарате МВД и носивший погоны генерал-майора, составил подробнейший отчет о том, кто, через кого и для чего забрал Кокачишвили и Толаберидзе из колонии.

Не позже, чем через полчаса после Шаха этими сведениями располагал уже и Карпов, передавший Шаху пухлую папку с документами, на которых стоял гриф “Совершенно секретно”.

10

15 декабря, среда.

— А ударник гремит басами, а трубач тра-та-та медь… — полковник Абрамов кратко надавил на темя широкой мускулистой кистью руки, словно желал, используя идею барона Мюнхгаузена, только со знаком минус, вогнать себе в землю. Но как выяснилось несколькими секундами позже, Абрамов просто хотел таким образом стимулировать работу собственного головного мозга.

— Думайте сами, решайте сами, — прорычал он, безбожно фальшивя, — иметь или не иметь. Что же мы имеем, Вадим Сергеевич?

— Имеем мы систему уравнений, — испуганно блеснул очками майор Каплин, — причем число неизвестных, как минимум, на два меньше числа уравнений. Самое главное, что нам пока неизвестно — это время. То есть день “икс" время “ч” или как там еще называют. А второе неизвестное — исполнитель.

— Н-да, как говорится, осталось всего-то две вещи — начать и закончить, — прокомментировал Абрамов.

— Но это же не совсем так, — с трудом скрывая готовое прорваться возмущение, сказал Каплин. — Мы все-таки определили массив поиска исполнителя. Никакая, даже самая совершенная программа не в силах помочь в том случае, когда недостает данных, информации. Мы использовали несколько программ, оставленных на основании данных группы “Охотник” и пришли вот только к этому. Компьютер, в конце концов, только тем и отличается от человека, что быстрее прокручивает варианты.

— Хорошо, хорошо, Вадим Сергеевич. Спасибо, вы свободны, — Абрамов изобразил на своем лице полнейшую умиротворенность.

Обождав, пока за Каплиным закроется дверь, он спросил у Липницкого, безмолвно наблюдавшего за этой сценой:

— И что ты обо всем этом думаешь?

— Я думаю, что Козьма Прутков был прав, заметив однажды, что специалист подобен флюсу, ибо полнота его односторонняя.

— Так ведь Каплина рекомендовали мне как очень сообразительного, нетрадиционно мыслящего, с развитой интуицией.

— Правильно, — согласился Липницкий. — Он и сообразителен и интуиция у него развита, и мыслит он нетрадиционно — но в узкой полосе спектра, в своей специальности. Он ведь достаточно много сделал: возьми хотя бы диапазон времени “ч”. Абсолютно нигде в материалах “Охотника” нет более или менее конкретных указаний, а Каплин обработал косвенные данные и сузил диапазон до пределов одной недели — с тринадцатого декабря по двадцатое.

— Как же не было конкретных указаний, Юра? В блокноте у погибшего Тищенко стоят эти два числа — 13.12 и 20.12 а между ними проведена длинная черта…

— Правильно, и все обведено овалом, а справа от овальной замкнутой линии стоит знак вопроса, — живо подхватил Липницкий. — Так что данная запись еще ни о чем не говорит. И ты, и я написал бы то же самое. Хотя про себя могу сказать вот что: я бы написал только