Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Бесшумно подступивший птичник накрыл Черного Дра­кона корзиной. В ладонях оставалось ощущение гладкой уп­ругости перьев, хрупкого и сильного тела. Хотелось выпить, но терпел. Птица впадала в беспокойство от запаха виски. На манеже — пускай.

Птичник занялся вторым петухом, удел которого — под­держивать пламя злобности в Черном Драконе. Боец с кроваво-красной головой, именовавшийся Старый Су, мог бы и сам стать чемпионом многих арен. Но не рядом с Черным Драконом. Не против него... А сам Старый Су, чьим именем назван петух, сам старый Су, заскорузлый дьявол и чере­пашье яйцо, теперь мертв. Три дня как мертв, мертвее любо­го мертвого. Стоит плеснуть себе за его возвращение к пред­кам сразу двойную порцию «Мекхонга».

Майкл Цзо в шелковом кимоно, кожаных шлепанцах с петлей для большого пальца побрел в глубь сада.

Старый Су, заскорузлый дьявол и черепашье яйцо, пре­зирал виски, сладости считал бабьей забавой. Тогда бы уж, как говаривали в старину, повесил у двери чайник—заделал­ся знахарем, пичкал из человеколюбия простофиль корень­ями, сушеными пауками и змеями. Погиб глупо, хотя счи­тался везучим, а хитрость, изворотливость и быстрота ума вели его к регалиям Самого старшего брата.

Сколько же ему было лет? Пятьдесят шестой, кажется. Почти миллион батов давала полиция за живого или мерт­вого. Меньше не пообещаешь. Меньше Старый Су и сам дважды платил: в шестьдесят третьем за побег из Бум Буда и в семьдесят шестом — из госпиталя внутренней тюрьмы столичного полицейского управления. Самый старший брат высоко ценил Старого Су, так высоко, что не спускал глаз.

Первая неудача постигла заскорузлого дьявола в восемь­десят втором... Да, тогда. Фабрика по обработке опиума, вы­пускавшая героин высших сортов «Дабл-Ю Глоуб», «Крас­ный лев», «Счастье и процветание», которые закупались даже для военных складов в Нью-Йорке, Кентукки и Колорадо, пошла прахом. С ней еще печатня фальшивых бирманских и лаосских денег, радиостанция и оружие. Все это захватила 66-я бирманская дивизия, прочесывавшая горы там, где солдат не ждали.

В тот день погибли четверо доверенных Старого Су. Он лишился рук и ног. Какой бы ни была голова — что она с одним только туловищем? А теперь, девять месяцев спустя, наступила очередь головы. Застрелен пограничной стражей. Самый старший брат вздохнул облегченно, если ему случа­ется вздыхать.

Соперник Старого Су, для своих хуацяо—Чан Шифу, для бирманцев — Кхун У, для тайцев — Чан Чантракун, для ос­тального мира и полиции — Фун Са, далеко не целит. Но тоже срывается в гордыни. Послал губернатору города Чиенграя письмо с протестом против того, что его голова оценена в половину суммы, дававшейся за Старого Су. Самый стар­ший брат пристукнул мизинцем по лакированному столику, когда докладывали про это. Счастье Чана, что держится в рамках данных полномочий, скромно — только опиум, в кадровые дела «Союза цветов дракона» не вмешивается... Агент Цзо в штабе трехтысячной армии Чан Шифу доносит, что урожай этого года плох. Предполагается снять триста — триста пятьдесят тонн опиума на круг вместо шестисот про­шлогодних. Засуха. Конкуренты «Золотого треугольника» из «Золотого полумесяца» Ирана, Пакистана и остального, что между ними по дуге, вклинятся глубже в американский и европейский рынки. Есть и другая неприятность — снова входит в моду латиноамериканский кокаин... Уйдут связи с американцами, упущенными окажутся возможности пред­ставлять в этом районе мира самые могущественные деньги на земле, то есть стать здесь, в Южных морях, хозяевами, присваивая новые доходы, участвуя в большой игре с неф­тью, золотом, долларами, могуществом, политикой...

Старый Су погиб, потому что оперировал по старинке — в пределах коридора, проложенного предками. Дальше Банг­кока и Гонконга нос не высовывал. Перед сингапурскими дельцами с университетскими дипломами и связями, про­стирающимися в Америку, Южную Африку, на Ближний Восток, в Южную Корею, Старый Су, заскорузлый дьявол и черепашье яйцо, тушевался... Самый старший брат тоже ту­шуется. Ослеплен ненавистью к тому, что произошло на родине после прихода к власти коммунистов. Уповает на создание нелепой Поднебесной Южных морей, которую предполагается завоевать деньгами, деньгами и опять день­гами. Когда? Через сто лет? Фун Са, что ли, поведет на заво­евание новой империи свою армию в три тысячи кули с японскими карабинами второй мировой войны? Завербо­ванный пират Иот поднимется на мостик флагмана могуще­ственнейшей армады в два десятка сампанов?

Цзо нацедил второй стакан «Мекхонга». В саду застаива­лась тишина. Едва доносился благодушный клекот сытого Черного Дракона. Его врага держали в отдалении, чтобы раздражение, став привычным, не угнетало злобности...

Раздражение... Оно-то и отравляло удовольствие от встре­чи с любимой птицей. Самый старший брат хотел бы сра­жаться двумя мечами — деньгами и вооруженной силой. Деньгами распоряжается сам. Прибегать к силе предпочита­ет через других. Умиротворять зарвавшихся профсоюзных лидеров, вербовать морских пиратов, вести игру с полицией, армией и политиканами — эта работа поручается Цзо. До­клады его и Фун Са выслушиваются одновременно. Самый старший брат рассчитывает сшибить их лбами. Кого же он считает Черным Драконом, а кого — партнером для возбуж­дения злобности?

Пожалуй, стоило выпить и третий стакан. Последний за утро. Продекламировал любимого Пу Фэна:

Созданье глупое,Дают тебе и зёрна, и приют,И капли ключевой воды...Как больно мне, что резво скачешь ты!Сквозь прутья клетки взглядом обнимиШирокий мир, украденный людьми!

«Надо пригласить каллиграфа, — подумал Цзо, — зака­зать шелк с этими словами».

Попытался перевести стихи на английский. Получалось плоско: оставались слова и смысл, но не было образа, объем­ности, иероглифического пространства, которые сообщали чувству поэта третье измерение и философскую созерца­тельность...

Однако пора бы обдумать заботы, намеченные на день. Что там неотложное?

Абдуллах, схваченный с героином, плетет лишнее у сле­дователей управления по борьбе с торговлей наркотиками. Повлиять на содержание протоколов трудно. Не потому, что в управлении нет для «Союза» дверцы. Она имеется. Но лишь притворена. Западные службы, вынюхивающие подпольные пути наркотиков, держат в Бангкоке постоянных агентов словно послов. Французский сказал, выступая по телевиде­нию: «Десять лет назад можно было предстать перед тамо­женными властями Таиланда со слоном, нагруженным нар- котиками, и вас пропустили бы. Сейчас, по всей вероятности, обратят внимание, но только на слона...» По­скольку Абдуллах человек Цзо, и только его, не обязательно докладывать о его судьбе Самому старшему брату. Пусть мусульманин исчезнет...

Теперь Красный. Полиция, а затем Абдуллах, которому приказывалось прикончить его, зеванули. Самый старший брат тоже. Психологически. Времена переменились. Людей, которых трудно купить, становится больше. И все больше становится людей, которых трудно убить, если они мешают. Парламент, газеты, молодые офицеры в армии, молодые офицеры в полиции, солдаты с образованием, студенты из крестьянских семей... Видимо, доклад о Красном следует строить, основываясь на его ненормальности. Маньяк, вооб­разивший себя благодетелем морских побирушек-мокенов. Мания собственной значимости. Стремление завоевать по­пулярность без четко сформулированной цели. Взять вину за неудачу на себя так, чтобы Самый старший брат усмотрел лицемерие в его, Майкла Цзо, поведении, в смиренной го­товности понести наказание. Почувствует лицемерие, пой­мет, что Майкл Цзо притворяется, что затаивает недоволь­ство. Поймет, что без Майкла нельзя проводить не только исполнение, но и разработку ходов. Только тогда эти ходы станут эффективными. В этом случае...

—    Господин, — осторожно окликнул птичник. — Настой­чиво звонят по телефону. Настойчиво желают с вами разго­варивать.

-Кто?

—  Женщина. Говорит, что вы познакомились в Бангкоке.

Говорит, что вы великодушно разрешили ей прибегнуть к протекции. Говорит, ее зовут Типпарат Кантамала...

Птичнику не давался обыкновенный язык. Мир его слов и мыслей ограничивался жаргоном петушиных боев. А дру­гих слуг, когда на вилле появлялся хозяин, отпускали. Майкл Цзо личное хранил в глубокой тайне — ведь слабости чело­века и делают его слабым.