Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Ват Ченгпрадит водил знакомства со многими «нужны­ми» людьми, часть которых, случалось, действовала, воз­можно, и за чертой закона. Как оценивал с нравственной точки зрения сам Ват, трудно сказать. Многие считают, го­ворил он Бэзилу, будто в Азии покупается абсолютно все. Но даже прожженные политиканы не берутся утверждать, что можно купить чье-либо сознание. Понятие о чести у нас, говорил Ват, иное, чем европейское. Сильный человек уважа­ем, и, поскольку он сильный, ему позволено все. Справедли­вость ничего не значит. Такого понятия нет. Нет, потому что нет и не может быть справедливости. Тот, кто не обогащается за счет собственной мощи, попросту ненормален. Сила, даже руководствующаяся низменными мотивами, восхищает. Руководствующаяся исключительно законностью и спра­ведливостью власть вызывает пренебрежение. Лев презира­ем, поскольку лишен коварства. Тигра боятся — он непред­сказуем.Но почитают только лиса, который проворен, изворотлив, предприимчив и расчетлив в преследовании выгоды. Высказаться о ком-то, что он — лиса, значит про­явить уважение.

Лиса ли Ват? И друг? Возможно ли вообще знать навер­ное, что таец ваш друг? Законы вежливости в Южных морях неукоснительно предписывают предвосхищать желания друзей, тщательно скрывая собственные. Мы дружим и в радости, и в печали. Сочувствие, искренняя печаль, случись несчастье, особенно ценим и помним. В буддистском мире и к величайшему горю — последнему уходу близкого человека даже внешне следует относиться как к уходу в лучшее, ибо только к лучшему вели добродетели, которыми, несомненно, обладал и выделялся усопший. Улыбайтесь и ликуйте в по­хоронной процессии словно на вечеринке, на которой бы покойник обмывал повышение по службе или редкую удачу! Вопиющая бестактность разделять печали. Друг — только для лучшего.

Жара, жара делает раздражительным, подумал Бэзил. И неуверенным. Ему совсем не нравилось задание из редакции.

Он тронул водителя за плечо.

- Да, сэр?

Висячие усы, острый, в волосках подбородок, тронутые красными прожилками белки, сероватый оттенок скул, ежик над выпуклым лбом. Возможно, сержант или лейтенант, подрабатывающий вне службы. Пожалуй, что так, поскольку водитель взял ровно столько, сколько и стоил маршрут, не заводя торга.

Прамин-граунд перед королевским дворцом заливало солнце. Четыре змея реяли в белесой выси, дергаясь под ударами ветра, ходившего над крышами пагод, дворцовых построек и Таммасатского университета. Раз в году, между февралем и апрелем, над площадью завязывались воздуш­ные бои бумажных драконов. Когда и что выигрывали побе­дители, кроме восторгов зрителей, Бэзилу никто объяснить внятно не смог. Тайны района, который в один непримеча­тельный день очищали ото всех, кто оказался без галстука, а в другой предоставляли под толкучку, на которой торговали, составляли прошения и гороскопы, занимались врачевани­ем души и тела, пением и танцами, а также многим другим, будь на то охота.

Хотя жена Вата определенно сказала, где его искать, что он — в пагоде Ват По, Бэзил на всякий случай прежде загля­нул в Ват Махатхат, стоявшую ближе к университету. Будди­стский клир этого монастыря считался теоретическим стол­пом религии и знавал бурные времена. Двадцать с лишим лет назад верховный бонза пагоды обвинялся в «сборе ору­жия и ведении пропаганды коммунистической доктрины среди монахов». Четыреста бонз в шафрановых тогах и ты­сячная толпа мирян тянулась за его преосвященством до ворот Бум Буда. Шум наделал процесс и другого бонзы, которого привлекали к уголовной ответственности за рас­праву руками наемного убийцы над противником по теоре­тическим прениям. У Вата имелись знакомства в пагоде, и он мог оказаться на ее подворье.

Резьба, орнаменты, резкие краски, сотни деталей, распи­санные картинами ада галереи, часовенки, закоулки с алта­рями — причудливый, сбивающий настроение, лишенный определенности мир, в котором десятки людей сосредото­ченно покрывали золотой фольгой изваяния Достигшего Нирваны, воздавая Достойному Подражания за только им известные ниспосланные благости. Но в пестроте мелочей привычка вычленяла гармонию, а в ней — искусственно на­веденный порядок. Внутренние дворики, молельни и ступы представлялись теперь, когда Бэзил пришел сюда в который уже раз, слишком условными, расставленными. Два десятка бонз замазывали трещины в стенах галереи цементным рас­твором, только усиливая это ощущение.

Вокруг же дети гоняли плетеный мяч. Разморенные жа­рой женщины судачили в теньке. Шофер и подручный с бетономешалки, втиснувшейся в узкий проезд между бара­ком и молельней, раскуривали сигареты, и дым стлался вдоль спины Будды, изваянного в позе «вызов дождя». Пле­шивые тощие псы, сбившиеся в стаю, наверное, еще больше века назад, клацая клыками, с остервенением вычесывали блох... Вата нигде не было.

К шпилевидным ступам Ват По Бэзил пробирался через толпу астрологов, слесарей, парикмахеров и художников, по­том вдоль стены, где бродячие лекари показывали рентгено­вские снимки и цветные фотографии невероятных перело­мов и язв, которые они врачевали. Человек с «поляроидом» проявлял на свету моментальные снимки — провинциалы появлялись в кампании пластиковой девицы, символизиро­вавшей столичные похождения. Заклинатель змей попытал­ся всучить в руки питона. На циновке стенал старик, которо­му ниткой вырвали зуб. Дантист демонстрировал трофей кучке восхищенных крестьян.

Ват валялся ничком на полотенце, брошенном на топчан в павильоне на полпути к алтарю. Жилистая женщина меси­ла, вытягивала, скручивала и выжимала его конечности, буд­то занималась стиркой тяжелого белья. Пятками и острыми кулаками она колотила охавшего и стонавшего от удоволь­ствия клиента. Коричневые, складчатые, похожие на кури­ные пальцы выворачивали веки, щипали и оттягивали ноз­дри, давили на глазные яблоки.

—    Здравствуй, Ват! — сказал Бэзил по-русски, загляды­вая поверх плечей массажистки.

—   А, Вася... Добро пожаловать в Крунг Тхеп!

—   Жена твоя сказала, где тебя искать...

—   Давно приехал? Ох-хо-ох-о-о...

Женщина вырвала из плечевого сустава сначала его ле­вую, потом правую руку. Сладкая казнь завершалась.

—   Выжала из меня тюремную усталость. Молодец, ведь­ма! — сказал Ват по-русски.

—   Что, господин?

—   Молодец, ведьма!

Он дал ей пятьдесят батов. Женщина сложила перед тя­жело поднимавшейся и опадавшей плоской грудью ладони, из который торчала мятая кредитка.

—  Что наша жизнь? Пусть неудачник плачет, кляня судь­бу свою! Небось раньше процветала в лучших заведениях на Патпонге? Были и мы рысаками...

Цитаты, иной раз и перевранные, служили подпорками русской речи Вата, стали незаметно привычкой, не исключе­но, что и из озорства. По той же причине в Москве Ват, поджидая Бэзила у библиотеки иностранной литературы на Котельнической, демонстративно и с шиком грыз семечки, заодно обучая русскому национальному времяпрепровожде­нию и бывшего с ним какого-то негра. Семечки Ват доставал из бумажника с бляшкой фирмы «Гучи».

Ват исхудал, приволакивал ногу. Ключицы выпирали. Воротник сорочки бахромился. Дужка очков держалась на проволоке. Возможно, что и били, и держали в кандалах.

—    Я не француз Дефорж, я — Дубровский, — сказал он, процитировав, по его мнению, Пушкина, приметив тень на лице Бэзила.

И Бэзил, и Ват радовались друг другу и, чтобы привык­нуть к этому в любых обстоятельствах счастливому чувству возобновленного товарищества, прошлись молча вдоль со­рокапятиметровой скульптуры лежащего Будды, пересекли «медицинскую» галерею, миновали фрески, повествующие о славном пути Достигшего Нирваны, и строй из сотни его статуэток. Выйдя из монастырского подворья, обошли длин­ную стену дворца, красное здание музея изящных искусств, Таммасатский университет и свернули к набережной, вы­сматривая под выгоревшими навесами супную поуютнее. Среди столиков и пластиковых прилавков, жаровен на коле­сиках, корзин с торчащими ручками, пригляделись к изоби­лию, выставленному среди закоулков и двориков.

Устроились над самой Чаопрайя. В желтой воде плавучие гиацинты шевелили космами, в которых путались щепа, картонки, осколки кокосовых орехов и банановая кожура. Заказали рисовый суп с цыпленком, заправленный гвозди­кой с чесноком, сладкую свинину и салат из папайи в остром соусе.