Кристофер Сташеф - Чародейский рок. Чародей и сын

— Вот оно как, значит. Вам не позволено уходить.

— Ну да. Епископ так рассудил, что я, дескать, по зову дьявола бежал, соблазненный его увещеваниями. Все эти леса, что вокруг деревни нашей, они, видите ли, — обитель Лукавого, а уж большой мир, что за лесами лежит, просто-таки создан для того, чтобы людей искушать и портить невинные души. — Губы Робле скривились в горькой усмешке. — Наверное, они и вправду так думают. Словом, потом заперли меня в темном доме, чтобы я сидел там и думал про свои грехи. Только кюре ко мне приходил и трижды в день читал мне проповеди. В конце концов так мне на волю захотелось, что я уж и сам поверил, что меня соблазнил Искуситель, и тогда я покаялся в своих прегрешениях. Выпустили меня, но глаз с меня не спускали. Да и зря, между прочим. Потому что я струсил тогда и вправду сам поверил, что я грешник великий. Я тогда холостой был. Прошло какое-то время, и епископ решил, что пора мне жениться. Я воспротивился, но он меня сурово отчитал и заявил, что уж либо я должен Богу служить и священником стать — а для этого у меня веры маловато, — либо жениться обязан, родить и воспитывать детей во славу Божью. Вроде как третьего пути нет.

— Нет, — резко возразил Магнус. — Есть третий путь. Человек может не жениться и жить праведной жизнью, не становясь при этом священником.

Род кивнул.

— Конечно, такая жизнь тоже трудна и ответственна. И очень одинока.

Робле невесело улыбнулся.

— Епископы нам все время твердили, что ни один человек такого одиночества пережить не в силах и тех искушений, которые от одиночества бывают. А потому ежели ты не монахиня и не священник, то лучше жениться или замуж выходить. И вот они свели меня с девушкой, на которой больше никто жениться не хотел, и обвенчали нас. А она всю жизнь меня за то простить не могла, что ее за меня насильно выдали, а не по любви. Она меня все время попрекала, ругалась на меня, придиралась то и дело, ну и я снова стал думать, не убежать ли мне в лес. Да только она мне сына родила и стала такой же нежной и любящей матерью, какой была и осталась сварливой женой. Она, правда, терпеть не могла, когда Рануфф принимался с монахинями спорить. Когда он стал постарше, она его жестоко била, если он только рот раскрывал и начинал что-то не то говорить. Рануфф подрастал и все чаще и чаще спорил с нею, а она становилась все злее и злее — ну совсем как монахини. А церковники тоже мальчика то и дело отчитывали и позорили, все твердили ему, что он таким уродился порочным, что ему только в преисподнюю дорога — и все из-за того, что он мой сынок. Женушка моя тогда была готова меня из дома выгнать. Развелась бы она со мной — ежели бы, конечно, развод не был делом греховным. В скором времени она померла. Епископ ее назвал святой за то, что она так рьяно старалась вырастить Рануффа в страхе Божьем, за то, что так долго терпела смутьянство своего муженька.

Все это Робле выговорил равнодушно и спокойно.

У Рода сердце заныло от сострадания к этому человеку. Как благосклонна, как милостива была к нему судьба, что он встретил Гвен. Всколыхнулось и застарелое чувство вины. «Я — плохой муж», — с печалью подумал Род.

— И ваш сын, — негромко проговорил Магнус, — усомнился в мудрости Божьей из-за того, что Бог позволил матери умереть, когда та еще не была старой?

— Верно, — печально кивнул Робле. — Он так тосковал по матери, что о своих сомнениях говорил вслух. Мало того, он взбунтовался и стал требовать, чтобы церковники втолковали ему, как это добрый Бог мог забрать женщину в расцвете лет. Епископ принялся кричать на него, обзывал Рануффа богохульником, заблудшей душой и говорил, что это я вроде бы уморил свою жену. Благослови Бог моего сына, он в то не поверил, а епископ велел своим прислужникам изгнать из Рануффа дьявола. Его связали по рукам и ногам, подвесили на веревке и бичевали, и меня вместе с ним. Потом нас отпустили и мы побрели домой, а вернувшись, как могли перевязали друг дружке раны. Вот тогда Рануфф и заговорил про побег. Ну а я‑то уж это дело на своей шкуре изведал и стал отговаривать его, пугать собаками и новыми побоями. Уж так я его умолял, что он внял моим мольбам и остался, и старался хорошо себя вести, жить по правилам епископа — но на ту пору он уж вовсе разуверился в церковниках и почитал их злодеями.

— А себя — закоренелым грешником, — пробормотал Род.

Магнус изумленно взглянул на него, а Робле кивнул.

— Так и было. Он ни в кого не верил, только в одного Бога — так он мне сам говорил. И однажды ночью он все-таки, ничего мне не сказав, попытался бежать. Я ничегошеньки про это не ведал, а рано поутру охотники привели Рануффа обратно. Шум такой в деревне поднялся, всех перебудили, чтобы все деревенские увидели позор отступника. Его выпороли так же сурово, как когда-то меня, и в темной избе заперли и все читали ему проповеди, да только он оказался покрепче меня. Не пожелал сдаваться. Ну а потом… На третью ночь он повесился на собственном ремне.

Лицо у Робле сморщилось, плечи сотряслись от беззвучных рыданий.

Магнус потянулся к нему, желая утешить, но Род дал ему знак, и Магнус медленно убрал руку.

Наконец Робле открыл глаза и вздохнул.

— Вы уж простите меня, люди добрые. Не надо было мне вам рассказывать про то, какой я плохой отец.

— Я бы не стал вас в чем-то обвинять, — негромко возразил Род. — Дело в том, почтенный Робле, что тут у вас проповедуется не та религия, как в Церкви по всей стране.

Робле вытаращил глаза и уставился на Рода.

— Вправду? Стало быть, в церквях за этими лесами обитают бесы, как говорится в наших сказаниях?

— Ничего подобного. Хотя в большом мире хватает слабых и грешных смертных. Но в тамошних храмах проповедуются любовь и милосердие, как самая главная из добродетелей, и если там и есть наказания для заблудших, то они намного мягче. Даже тогда, когда кто-то совершает тяжкое преступление, его дело разбирают судьи, назначенные королем.

— Мы принадлежим к этой Церкви, — тихо проговорил Магнус. — Мы верим в то, что Отец, Сын и Святой Дух существуют по отдельности и в одно и то же время едины, и каждый из Них — единый и совершенный Бог.

Робле вытаращил глаза.

— Но как же такое может быть?

— А как у любого треугольника — три стороны? Но это, конечно, слишком упрощенный пример. Нам, смертным, до этого своим умом не додуматься, — признался Магнус и тут же задумался, не из-за того ли это, что человеческий разум способен постигать только три измерения. «Нет, — решил он, — дело не только в этом. Видимо, это лишь одно из многого, что не дано человеку».

— Есть и другие различия, — добавил Род. — Но самое главное вот что: что бы вам ни говорили ваши церковники во главе с епископом, вы должны знать — та Церковь, которая вами тут правит, не истинная Римская католическая церковь. Честно говоря, мы с сыном гадали, откуда вообще взялась эта община.

Робле запрокинул голову, уставился в одну точку.

— Ну, про это каждому из нас втолковали и втолковывают.

Род посмотрел на Магнуса.

— Хотелось бы послушать.

Магнус кивнул. Пусть старик говорит — может быть, это могло помочь ему хоть ненадолго отвлечься от тоски по сыну.

— Ну ежели вам интересно… — медленно протянул Робле.

Магнус подлил ему эля.

— Спасибочки. — Робле улыбнулся и начал рассказ, являвший собой историю деревни.

— Эта деревня, люди добрые, была выстроена горсткой людей, которые отыскали в Библии какие-то строки, из-за которых уверовали, что церковь в большом мире греховна.

Род кивнул.

— Наверное, среди них был кто-то главный, кто указал на это остальным?

— Угу. Его звали Елеазар, и его по сей день почитают святым. Он позвал всех поборников чистой веры уйти вместе с ним в лес. И ушел.

«А за ним по пятам небось отправился шериф», — мысленно сказал Магнусу Род. Губы молодого человека дрогнули в усмешке, но он тут же приобрел серьезный вид и стал самым внимательным образом слушать рассказ Робле.

— Народ потянулся в лес, — продолжал свое повествование крестьянин. — В наших сказаниях говорится о том, что люди убегали по двое-трое — боялись, как бы за ними не послали воинов. Беглецы нашли Елеазара там, где он устроил свой приют отшельника, — у большой скалы в чаще леса, а потом все вместе отправились искать такое место, где бы они могли жить и исповедовать ту веру, какую хотели.

— Или какую хотел исповедовать Елеазар, — пробурчал себе под нос Род.

Робле глянул на него и невесело усмехнулся.

— Ну да. Они скитались по лесу несколько недель и в конце концов нашли эту поляну — то место, где теперь стоят церковь и школа. Вырубили лес вокруг, засеяли поля и стали жить-поживать в ладу друг с другом.

Род кивнул.

— В это я склонен поверить. В конце концов Елеазар выбрал только тех, кто был с ним согласен. Все верили в одно и то же, потому и не было недовольных.