Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

ПРЕКРАСНЫЙ ИОСИФ*

Томясь, я сидел в уголке,Опрыскан душистым горошком.Под белою ночью в тоскеСтыл черный канал за окошком.

Диван, и рояль, и бюроМне стали так близки в мгновенье,Как сердце мое и бедро,Как руки мои и колени.

Особенно стала близкаВладелица комнаты Алла…Какие глаза, и бока,И голос… как нежное жало!

Она целовала меня,И я ее тоже — обратно,Следя за собой, как змея,Насколько мне было приятно.

Приятно ли также и ей?Как долго возможно лобзаться?И в комнате стало белей,Пока я успел разобраться.

За стенкою сдержанный басВорчал, что его разбудили.Фитиль начадил и погас.Минуты безумно спешили…

На узком диване крутом(Как тело горело и ныло!)Шептался я с Аллой о том,Что будет, что есть и что было.

Имеем ли право любить?Имеем ли общие цели?Быть может, случайная прытьСвязала нас на две недели.

Потом я чертил в тишинеПо милому бюсту орнамент,А Алла нагнулась ко мне:«Большой ли у вас темперамент?»

Я вспыхнул и спрятал глазаВ шуршащие мягкие складки,Согнулся, как в бурю лоза,И долго дрожал в лихорадке.

«Страсть — темная яма… За мнойВторой вас захватит и третий…При том же от страсти шальнойНередко рождаются дети.

Сумеем ли их воспитать?Ведь лишних и так миллионы…Не знаю, какая вы мать,Быть может, вы вовсе не склонны?..»

Я долго еще тарахтел,Но Алла молчала устало.Потом я бессмысленно елПирог и полтавское сало.

Ел шпроты, редиску и кексИ думал бессильно и злобно,Пока не шепнул мне рефлекс,Что дольше сидеть неудобно.

Прощался… В тоске целовал,И было все мало и мало.Но Алла смотрела в каналБрезгливо, и гордо, и вяло.

Извозчик попался плохой.Замучил меня разговором.Слепой, и немой, и глухой,Блуждал я растерянным взором

По мертвой и новой Неве,По мертвым и новым строеньям, —И было темно в голове, —И в сердце росло сожаленье…

«Извозчик, скорее назад!» —Сказал, но в испуге жестокомЯ слез и пошел наугадПод белым молчаньем глубоким.

Горели уже облака…И солнце уже вылезало.Как тупо влезало в бокаСмертельно щемящее жало!

ГОРОДСКОЙ РОМАНС*

          Над крышей гудят провода телефона…          Довольно бессмысленный шум!          Сегодня опять не пришла моя донна,          Другой не завел я — ворона, ворона!          Сижу одинок и угрюм.

А так соблазнительно в теплые лапкиУткнуться губами, дрожа,И слушать, как шелково-мягкие тряпкиШуршат, словно листьев осенних охапкиПод мягкою рысью ежа.

          Одна ли, другая — не все ли равно ли?          В ладонях утонут зрачки —          Нет Гали, ни Нелли, ни Мили, ни Оли,          Лишь теплые лапки и ласковость боли          И сердца глухие толчки…

В АЛЕКСАНДРОВСКОМ САДУ*

На скамейке в Александровском садуКотелок склонился к шляпке с какаду:«Значит, в десять? Меблированные „Русь“…Шляпка вздрогнула и пискнула: „Боюсь“».

«Ничего, моя хорошая, не трусь,Я ведь в случае чего-нибудь женюсь!»Засерели злые сумерки в саду —Шляпка вздрогнула и пискнула: «Приду».

Мимо шлялись пары пресных обезьянИ почти у каждой пары был роман…Падал дождь. Мелькали сотни грязных ног.Выл мальчишка со шнурками для сапог.

НА НЕВСКОМ НОЧЬЮ*

Темно под арками Казанского собора.Привычной грязью скрыты небеса.На тротуаре в вялой вспышке спораХрипят ночных красавиц голоса.

Спят магазины, стены и ворота.Чума любви в накрашенных бровяхНапомнила прохожему кого-то,Давно истлевшего в покинутых краях…

Недолгий торг окончен торопливо —Вон на извозчике любовная чета:Он жадно курит, а она гнусит.

Проплыл городовой, зевающий тоскливо,Проплыл фонарь пустынного моста,И дева пьяная вдогонку им свистит.

У НЕМЦЕВ*

KINDERBALSAM*

Высоко над Гейдельбергом,В тихом горном пансионе,Я живу, как институтка,Благородно и легко.

С «Голубым Крестом» в союзеЗдесь воюют с алкоголем,—Я же, ради дешевизны,Им сочувствую вполне.

Ранним утром три служанкиИ хозяин и хозяйка МучатГоспода псалмамиС фисгармонией не в тон.

После пения хозяинКормит кроликов умильно,А по пятницам их режетПод навесом у стены.

Перед кофе не гнусавят,Но зато перед обедомСнова Бога обижаютСквернопением в стихах.

На листах вдоль стен столовойПламенеют почки пьяниц,И сердца их и печенки…Даже портят аппетит!

Но, привыкнув постепенно,Я смотрю на них с любовью,С глубочайшим уваженьемИ с сочувственной тоской…

Суп с крыжовником ужасен,Вермишель с сиропом — тоже,Но чернила с рыбьим жиромВсех напитков их вкусней!

Здесь поят сырой водою,Молочком, цикорным кофе,И кощунственным отваромИз овса и ячменя.

О, когда на райских клумбахПодают такую гадость,—Лучше жидкое железоПить с блудницами в аду!

Иногда спускаюсь в город.Надуваюсь бодрым пивомИ ехидно подымаюсьСлушать пресные псалмы.

Горячо и запинаясь,Восхищаюсь их Вильгельмом, —А печенки грешных пьяницМне моргают со стены…

Так, над тихим ГейдельбергомВ тихом горном пансионе,Я живу, как римский папа,Свято, праздно и легко.

Вот сейчас я влез в перинуИ смотрю в карниз, как ангел:В чреве томно стонет солодИ бульбулькает вода.

Чу, внизу опять гнусавят.Всем друзьям и незнакомым,Мошкам, птичкам и собачкамОтпускаю все грехи…

НЕМЕЦКИЙ ЛЕС*

Улитки гуляют с улиткамиПо прилизанной ровной дорожке,Автомат с шоколадными плиткамиПрислонился к швейцарской сторожке.

Солидно стоит под осиноюКорзинка для рваной бумаги,Но, смеясь над немецкой рутиною,В беспорядке сбегают овраги.

Воробьи сидят на орешнике,Соловьи на толстых каштанах,Только вороны, старые грешники,На березах, дубах и платанах.

Сладок запах от лип расцветающих!Но под липами желтые столики —Запах шницеля тянет гуляющихВ ресторацию «Синего Кролика».

Возле башни палатка с открытками:Бюст со спицами спит над салфеткой.И опять с шоколадными плиткамиАвтомат под дубовою веткой.

Через метр скамейки со спинками,С краткой надписью: «Только для взрослых».Хорошо б «для блондинов с блондинками»,«Для высоких» — «худых» — «низкорослых»…

Миловидного стиля уборная«Для мужчин» и «для дам». А для галок?На орешнике надпись узорная:«Не ломать утесов и палок».

Не заблудишься! Стрелки торчащиеТянут кверху, и книзу, и в стороны.О, свободно над лесом парящиеБездорожные старые вороны!..

Озираясь, блудливой походкою,Влез я в чащу с азартом мальчишки.Потихоньку пошаркал подметкоюИ сорвал две еловые шишки.

КАК ФРАНЦЫ ГУЛЯЮТ*