Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ*

Окруженный кучей бланков,Пожилой конторщик БанковМрачно курит и коситсяНа соседний страшный стол.

На занятиях вечернихОн вчера к девице Керних,Как всегда, пошел за справкойО варшавских накладных —

И, склонясь к ее затылку,Неожиданно и пылкоПод лихие завитушкиВдруг ее поцеловал.

Комбинируя событья,Дева Керних с вялой прытьюКое-как облобызалаГалстук, баки и усы.

Не нашелся бедный Банков,Отошел к охапкам бланковИ, куря, сводил балансыДо ухода, как немой.

Ах, вчера не сладко было!Но сегодня, как могила,Мрачен Банков и коситсяНа соседний страшный стол.

Но спокойна дева Керних:На занятиях вечернихПод лихие завитушкиНе ее ль он целовал?

Подошла, как по наитью,И, муссируя событье,Села рядом и солидноЗашептала, не спеша:

«Мой оклад полсотни в месяц,Ваш оклад полсотни в месяц,—На сто в месяц в ПетербургеМожно очень мило жить.

Наградные и прибавкиЯ считаю на булавки,На Народный Дом и пиво,На прислугу и табак».

Улыбнулся мрачный Банков —На одном из старых бланковБыстро свел бюджет их общийИ невесту ущипнул.

Так Петр Банков с Кларой КернихНа занятиях вечерних,Экономией прельстившись,Обручились в добрый час.

Проползло четыре года.Три у Банковых уродаРодилось за это времяНеизвестно для чего.

Недоношенный четвертыйСтал добычею аборта,Так как муж прибавки новойК Рождеству не получил.

Время шло. В углу гостинойЗавелось уже пьяниноИ в большом недоуменьеМирно спало под ключом.

На стенах висел сам Банков,Достоевский и испанка.Две искусственные пальмыСкучно сохли по углам.

Сотни лиц различной мастиНазывали это счастьем…Сотни с завистью открытойПовторяли это вслух!

Это ново? Так же ново,Как фамилия Попова,Как холера и проказа,Как чума и плач детей.Для чего же повесть этуРассказал ты снова свету?Оттого лишь, что на светеНет страшнее ничего…

НАКОНЕЦ!*

           В городской суматохе           Встретились двое.           Надоели обои,           Неуклюжие споры с собою,           И бесплодные вздохи           О том, что случилось когда-то…

           В час заката,           Весной, в зеленеющем сквере,           Как безгрешные звери,           Забыв осторожность, тоску и потери,           Потянулись друг к другу легко, безотчетно и чисто.           Не речисты           Были их встречи и кротки.           Целомудренно-чутко молчали,           Не веря и веря находке,           Смотрели друг другу в глаза,           Друг на друга надели растоптанный старый венец           И, не веря и веря, шептали:           «Наконец!»

           Две недели тянулся роман.           Конечно, они целовались.           Конечно, он, как болван,           Носил ей какие-то книги —           Пудами.           Конечно, прекрасные миги           Казались годами,А старые скверные годы куда-то ушли.ПотомОна укатила в деревню, в родительский дом,А он в переулке своемНа лето остался.

           Странички первого письма           Прочел он тридцать раз.           В них были целые тома           Нестройных жарких фраз…           Что сладость лучшего вина,           Когда оно не здесь?           Но он глотал, пьянел до дна           И отдавался весь.           Низал в письме из разных мест           Алмазы нежных слов           И набросал в один присест           Четырнадцать листков.

Ее второе письмо было гораздо короче,И были в нем повторения, стиль и вода,Но он читал, с трудом вспоминал ее очи,И, себя утешая, шептал: «Не беда, не беда!»Послал «ответ», в котором невольно и вольноПричесал свои настроенья и тонко подвил,Писал два часа и вздохнул легко и довольно,Когда он в ящик письмо опустил.

На двух страничках третьего письмаЧужая женщина описывала вяло:Жару, купанье, дождь, болезнь мама,И все это «на ты», как и сначала…В ее уме с досадой усомнясь,Но в смутной жажде их осенней встречи,Он отвечал ей глухо и томясь,Скрывая злость и истину калеча.Четвертое письмо не приходило долго.И наконец пришла «с приветом» carte postale [30],Написанная лишь из чувства долга…Он не ответил. Кончено? Едва ль…

           Не любя, он осенью, волнуясь,           В адресном столе томился много раз.           Прибегал, невольно повинуясь           Зову позабытых темно-серых глаз…           Прибегал, чтоб снова суррогатом рая           Напоить тупую скуку, стыд и боль,           Горечь лета кое-как прощая           И опять входя в былую роль.           День, когда ему на бланке написали,           Где она живет, был трудный, нудный день —           Чистил зубы, ногти, а в душе кричали           Любопытство, радость и глухой подъем…           В семь он, задыхаясь, постучался в двери           И вошел, шатаясь, не любя и злясь,           А она стояла, прислонясь к портьере,           И ждала, не веря, и звала, смеясь.           Через пять минут безумно целовались,           Снова засиял растоптанный венец,           И глаза невольно закрывались,           Прочитав в других немое: «Наконец!..»

ХЛЕБ*

(Роман)

Мечтают двое…Мерцает свечка.Трещат обои.Потухла печка.

Молчат и ходят…Снег бьет в окошко,Часы выводятСвою дорожку.

«Как жизнь прекраснаС тобой в союзе!»Рычит он страстно,Копаясь в блузе.

«Прекрасней рая…»Она взглянулаНа стол без чая,На дырки стула.

Ложатся двое…Танцуют зубы.Трещат обоиИ воют трубы.

Вдруг в двери третийВорвался с плясом —Принес в пакетеВино и мясо.

«Вставайте, черти!У подворотниНашел в конвертеЧетыре сотни!!»

Ликуют трое.Жуют, смеются.Трещат обои,И тени вьются…

Прощаясь, третийТак осторожноШепнул ей: «Кэти!Теперь ведь можно?»

Ушел. В смущеньеОна метнулась,Скользнула в сениИ не вернулась…

Улегся сытый.Зевнул блаженноИ, как убитый,Заснул мгновенно.

ОШИБКА*

Это было в провинции, в страшной глуши.Я имел для душиДантистку с телом белее известки и мела,А для тела —Модистку с удивительно нежной душой.

Десять лет пролетело.Теперь я большой…Так мне горько и стыдноИ жестоко обидно:Ах, зачем прозевал я в дантисткеПрекрасное тело,А в модисткеУдивительно нежную душу!

Так всегда:Десять лет надо скучно прожить,Чтоб понять иногда,Что водой можно жажду свою утолить,А прекрасные розы для носа.

О, я продал бы книги свои и жилет(Весною они не нужны)И под свежим дыханьем весныКупил бы билетИ поехал в провинцию, в страшную глушь…Но, увы!

Ехидный рассудок уверенно каркает: «Чушь!Не спеши —У дантистки твоей,У модистки твоейНет ни тела уже, ни души».

КОЛЫБЕЛЬНАЯ*