Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

1909*

Родился карлик Новый Год,Горбатый, сморщенный урод,            Тоскливый шут и скептик,            Мудрец и эпилептик.

«Так вот он, милый божий свет?А где же солнце? Солнца нет!            А, впрочем, я не первый,            Не стоит портить нервы».

И люди людям в этот часБросали: «С Новым Годом вас!»            Кто честно заикаясь,            Кто кисло ухмыляясь…

Ну, как же тут не поздравлять?Двенадцать месяцев опять            Мы будем спать и хныкать            И пальцем в небо тыкать.

От мудрых, средних и ословРодятся реки старых слов,            Но кто еще, как прежде,            Пойдет кутить к надежде?

Ах, милый, хилый Новый Год,Горбатый, сморщенный урод!            Зажги среди тумана            Цветной фонарь обмана.

Зажги! Мы ждали много лет —Быть может, солнца вовсе нет?            Дай чуда! Ведь бывало            Чудес в веках не мало…

Какой ты старый, Новый Год!Ведь мы равно наоборот            Считать могли бы годы,            Не исказив природы.

Да… Много мудрого у нас…А впрочем: с Новым Годом вас!            Давайте спать и хныкать            И пальцем в небо тыкать.

НОВАЯ ЦИФРА*

(1910)

Накрутить вам образов, почтеннейший?Нанизать вам слов кисло-сладких,Изысканно гадкихНа нити банальнейших строф?Вот опять неизменнейшийТощий младенец родился,А старый хрен провалилсяВ эту… как ее?.. В Лету.

              Как трудно, как нудно поэту!..              Словами свирепо-солдатскими              Хочется долго и грубо ругаться,              Цинично и долго смеяться, —              Но вместо того — лирическо-штатскими              Звуками нужно слагать поздравленье,              Ломая ноги каждой строке,              И в гневно-бессильной руке              Перо сжимая в волненье.

Итак: с Новою Цифрою, братья!С весельем… то бишь, с проклятьем —Дешевым шампанским,Цимлянским,Наполним утробы.Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,О счастье нашем грошовомМольбу к Небу пошлем,К Небу прямо в серые тучи:Счастья, здоровья, веселья.Котлет, пиджаков и любовниц,Пищеваренье и сон —Пошли нам, серое Небо!..

              Молодой снежокВьется, как пух из еврейской перины.              Голубой кружок —(To-есть луна) такой смешной и невинный.              Фонари горятИ мигают с усмешкою старых знакомых.              Я чему-то радИ иду вперед беспечней насекомых.              Мысли так свежи,Пальто на толстой подкладке ватной,              И лучи-ужиПолзут от глаз к фонарям и обратно…

              Братья! Сразу и навеки              Перестроим этот мир.              Братья! Верно, как в аптеке:              Лишь любовь дарует мир.              Так устроим же друг другу              С Новой Цифрой новый пир —              Я согласен для начала              Отказаться от сатир!

Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,Пусть больше не будет слепых и глухих,Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных —Одно лишь семейство святых……………………………………………..              Я полную чашу российского гною              За Новую Цифру, смеясь, подымаю!              Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю              Наполнен ведь вами — не мною.

ДВА ЖЕЛАНИЯ*

Жить на вершине голой,Писать простые сонеты…И брать от людей из долаХлеб, вино и котлеты.

Сжечь корабли и впереди, и сзади,Лечь на кровать, не глядя ни на что,Уснуть без снов и, любопытства ради,Проснуться лет чрез сто.

БЫТ

ОБСТАНОВОЧКА*

Избежать всего этого нельзя, но можно презирать все это.

Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом.             Жена на локоны взяла последний рубль.             Супруг, убитый лавочкой и флюсом,             Подсчитывает месячную убыль.

Кряхтят на счетах жалкие копейки:             Покупка зонтика и дров пробила брешь,             А розовый капот из бумазейки             Бросает в пот склонившуюся плешь.

Над самой головой насвистывает чижик             (Хоть птичка Божия не кушала с утра).             На блюдце киснет одинокий рыжик,             Но водка выпита до капельки вчера.

Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,             В наплыве счастия полуоткрывши рот,—             И кошка, мрачному предавшись пессимизму,             Трагичным голосом взволнованно орет.

Безбровая сестра в облезшей кацавейке             Насилует простуженный рояль,             А за стеной жиличка-белошвейка             Поет романс: «Пойми мою печаль…»

Как не понять?! В столовой тараканы,             Оставя черствый хлеб, задумались слегка,             В буфете дребезжат сочувственно стаканы             И сырость капает слезами с потолка.

МЯСО*

(Шарж)

Брандахлысты в белых брючкахВ лаун-теннисном азартеНосят жирные зады.            Вкруг площадки, в модных штучках,            Крутобедрые Астарты,            Как в торговые ряды,Зазывают кавалеровИ глазами, и боками,Обещая все для всех.            И гирлянды офицеров,            Томно дрыгая ногами,            «Сладкий празднуют успех».В лакированных копытахРжут пажи и роют гравий,Изгибаясь, как лоза,—            На раскормленных досыта            Содержанок, в модной славе,            Щуря сальные глаза.Щеки, шеи, подбородки,Водопадом в бюст свергаясь,Пропадают в животе,            Колыхаются, как лодки,            И, шелками выпираясь,            Вопиют о красоте.Как ходячие шнель-клопсы,На коротких, пухлых ножках(Вот хозяек дубликат!)            Грандиознейшие мопсы            Отдыхают на дорожках            И с достоинством хрипят.Шипр и пот, французский говор…Старый хрен в английском платьеГладит ляжку и мычит.            Дипломат, шпион иль повар?            Но без формы люди — братья —            Кто их, к черту, различит?..Как наполненные ведра,Растопыренные бюстыПроплывают без конца —            И опять зады и бедра…            Но над ними, — будь им пусто,—            Ни единого лица!

МУХИ*

На дачной скрипучей верандеВесь вечер царит оживленье.К глазастой художнице ВандеСлучайно сползлись в воскресенье            Провизор, курсистка, певица,            Писатель, дантист и девица.

«Хотите вина иль печенья?»Спросила писателя Ванда,Подумав в жестоком смущенье:«Налезла огромная банда!            Пожалуй, на столько баранов            Не хватит ножей и стаканов».

Курсистка упорно жевала.Косясь на остатки от торта,Решила спокойно и вяло:«Буржуйка последнего сорта».            Девица с азартом макаки            Смотрела писателю в баки.

Писатель, за дверью на полкеНе видя своих сочинений,Подумал привычно и колко:«Отсталость!» И стал в отдаленье,            Засунувши гордые руки            В триковые стильные брюки.

Провизор, влюбленный и потный,Исследовал шею хозяйки,Мечтая в истоме дремотной:«Ей-богу! Совсем как из лайки…            О, если б немножко потрогать!»            И вилкою чистил свой ноготь.

Певица пускала руладыВсе реже, и реже, и реже.Потом, покраснев от досады,Замолкла: «Не просят! Невежи…            Мещане без вкуса и чувства!            Для них ли святое искусство?»

Наелись. Спустились с верандыК измученной пыльной сирени.В глазах умирающей ВандыЛюбезность, тоска и презренье —            «Свести их к пруду иль в беседку?            Спустить ли с веревки Валетку?»

Уселись под старой сосною.Писатель сказал: «Как в романе…»Девица вильнула спиною,Провизор порылся в кармане            И чиркнул над кислой певичкой            Бенгальскою красною спичкой.

ВСЕРОССИЙСКОЕ ГОРЕ*