«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

Тамара вроде бы понимала это и украсила ноги капроном того цвета, который посезонно покупался только на черноморских пляжах и которым женщины еще не могли бесплатно обеспечить майское киевское солнце. «Такие ноги могли достойно украшать витрины центральных универмагов, — подумал Сидалковский, потому что в это время голова его ничем иным не была забита. — Или активно участвовать в конкурсе красоты «Женские ноги — 79».

Ноги действительно были хорошие. Они вырывались из-под ярко вышитого наряда, усыпанного бисером и блестками, и опускались, как две живые струи пологого водопада, в красные сапожки. Те же сапожки, перед которыми склонился в свое время Париж, а теперь готов был склониться и Сидалковский.

— Самодеятельность! — вырвалось у Сидалковского.

— Что вы сказали? — неожиданно вмешался в разговор «брандмейстер», как прозвал про себя Сидалковский курносого юношу с доверчивыми, близорукими глазами.

— Простите. Так я вспомнил, что у нас отличная самодеятельность, — перешел на прозу Сидалковский.

— А-а! Мы вам и свое покажем. Это будет позже. После официальной встречи. После ужина… А теперь знакомимся. Слава Мурченко. Можете звать просто Слава. На меня все так говорят, он строчил, как аппарат, выбивающий тексты телеграмм. Сидалковский на всякий случай отодвинулся подальше, потому что ему казалось, что одно из этих коротких предложений вдруг вылетит от Мурченко и собьет ему очки «дипломат», с которыми Сидалковский, как и фразы, не расставался. — Вы из польской делегации? Язык знаете отлично! Выступали — колоссально! Мы в восторге!

Мурченко говорил "мы", но Сидалковский еще не знал, от чьего имени.

— Никто из наших не поверил. Селекционер-полиглот. Здорово! Произношение чистое. Акцента никакого. Вы кандидат? — то ли спрашивал, то ли утверждал Мурченко.

— Кандидат в кандидаты, — нагло произнес Сидалковский, у которого всегда появлялась неприязнь к людям, которые говорили больше его.

— Произношение прекрасное! Чисто литературная!

— Киевско-полтавский диалект.

— Вы и это знаете? Ничего. Мы тоже удивим. В «Финдипоше» есть Ховрашкевич. По-польски говорит, как своей. Своим, как на польском. Впрочем, может, он и поляк… Во время симпозиума познакомитесь. Нет, раньше. Ховрашкевич будет на пиру. Да!

У Сидалковского хмель давно выветрился, и в голове стало проясняться, как на небе сразу после дождя. «В наше время так много разных декад, — думал Сидалковский, — симпозиумов, недель, обменов опыта, встреч с передовиками, шефами, подшефными, что можно нисколько не сомневаться: меня приняли за поляка, которого сняли в Унгенах, и теперь везут на пир».

Конечно, скоро все станет на свое место. Не лучше ли с этим покончить уже сейчас: остановить автомашину, выйти на бульваре Шевченко (как раз по нему они проезжают) и переночевать у своего давнего приятеля и земляка, который где-то здесь снимал комнату и упорно приглашал в гости?

Но были и другие мысли у Сидалковского: а почему бы и не поужинать на ерунду? Тем более есть приглашение. Да и известно, на таких пирах часто сидят люди, имеющие отношение к тем учтам такое же, как Сидалковский к польской делегации.

Он еще раз оглянулся, словно ощущая на себе чей-то взгляд. Тамара показала ему разок чистых зубов, которым в ближайшие десять лет никакая коррозия, кажется, не угрожала. Сидалковский улыбнулся в ответ, но почувствовал неподдельную фальшь: улыбка получилась кривая, искусственная и сразу испортила настроение. «Тьфу, — дернулся он о себе. — Как показал зубы».

— Вот и приехали! — сообщил Мурченко, дружески похлопывая Сидалковского по плечу. — Отель "Украина". Один из лучших в городе. Старинный. В стиле ампир, — он взял Сидалковского под руку и направился в гостиницу.

У входа на тротуаре стояли небольшие группки. «Закал между своими», — подумал Сидалковский. Ковбик давал подчиненным водителям какие-то распоряжения, машины сразу заводились и куда-то неслись. Было ясно, что пир будет затяжным и, очевидно, щедрым.

Сидалковский хотел было пройти мимо Ковбика незамеченным, но Мурченко активно сбивал его с заданного курса и направлял, как баржу на маяк, прямо на Стратона Стратоновича.

— Вот! Нашел. Опоздали. Искал, — отрапортовал Мурченко.

— Ладно. Заходите в банкетный зал: ваши уже там, — Стратон Стратонович демонстративно вернулся и словно буркнул: «Попривозили. Хвастаются титулами. Графья!..»

Колючий взгляд Ковбика на мгновение парализовал Сидалковского. «Такой и милицию вызовет». Он обернулся. Хотелось шмыгнуть в боковую дверь и уйти. Но бежать было не в его характере, свернуть в туалет ниже его достоинства. Да и Мурченко, как адъютант его превосходительства, ходил за ним неотступно, как тень.

— Я вам, вероятно, очень нравлюсь, Слава? — спросил нахально Сидалковский, чтобы как-то отшить его от себя.

— Очень, — искренне признался Слава. — Таких я люблю. Завидую. Уважаю. Так меня и отчитай: Слава.

Сидалковский не ответил. Мозг у него работал как индикатор по обнаружению насекомых в зерне для посева: шума много, а последствий никаких.

— Прошу в банкетный зал, — Мурченко не отставал, как осенний листок, прикованный первой заморозкой к асфальту. Да и девушки были так внимательны к нему и шептали «Садитесь с нами», что Сидалковский не сдержался и сказал:

— Ничто так не сближает людей, как стол в банкетном зале.

Девушки засмеялись, а Сидалковский почувствовал: голод давал о себе знать активным ворчанием в желудке, напоминавшим Евграфу послевоенное детство и далекие приглушенные перекаты грома.

Стол действительно был покрыт щедрым о. Хотя на улице стояла весна, над столом еще царила поздняя осень в виде натюрмортов и холодных закусок. Рядом стояли батареи бутылок: коньяки «Дойна», «Молдова», водка «Польская доборная», немецкий «Шнапс», чешский ликер «Корд», армянский коньяк, венгерский «Будафок», болгарская «Плодовая ракия», «Анисовая мастика», "Сливовица", мартини, "Чинцано", "Тракия", "Кодарка", кубинский ром "Золотой берег", арабский и рижский бальзамы, московская водка с медалями и украинская с перцем.

— Гостеприимство превыше всего, — бросил еще одну реплику Сидалковский, усаживаясь с одной стороны рядом с Славой и Тамарой, а с другой возле Осмоловского, Осовского и Бжезовского. — Чем богаты, тем и рады…

— Удочка польская доборная, — шепнул Мурченко на ухо. — Заказали! Специально для Вас.

Сидалковский положил играть комедию дальше:

— Это мы можем и в Польше, а здесь, в Украине, хотелось бы чего-нибудь вашего, украинского…

— Будет, будет и украинское: щука с хреном, — Мурченко вытащил из кармана меню и, протерев очки, продолжал: — Линь с капустой. На первое борщ с пышками и уха охотничья, на второе… Рыбные я уже называл, а из мясных — битки по-запорожски, крученики волынские, сеченики полтавские, рубцы по-украински, цыплята в сметане и гуся с яблоками…

Дальше Сидалковский не мог запомнить ничего: неожиданно заработали, как шлюзы, желудочные