Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

написать о летчиках автору, в распоряжении которого лишь слова, а он с ними обращаться не умеет? Увы. Ничего, кроме банальностей. Летчики летают. Они суровы, мужественны и благородны. Любят своих невест. Но описаний мало. Нужна речевая характеристика. Надо, чтобы каждый говорил своим языком, чтобы в словах отражался характер говорящего. Беспомощный автор слова придумывает, но отражается в словах совсем не то, что автору хочется. Такое в словах отражается, что читатель не верит ни в суровость героев, ни в благородство и в то, что они умеют летать, тоже не верит.

На помощь автору кино бросает все средства. В качестве консультантов привлекаются военные специалисты. Перед зрителем настоящий аэродром, ревя, взлетают настоящие самолеты, в них настоящие летчики. С ними летит в небеса и Петр Иванович. И вот убегает земля, плывут облака, от самолета отрываются ракеты, и зритель заворожен, зритель куплен, зритель верит. Верит, что перед ним летчики (а и в самом деле — летчики!), сочувствует им, любит их. Но вот летчики на земле, и теперь уже это актеры, играющие летчиков, а лица их в самом деле красивы и мужественны. Сейчас они откроют рот, произнося слова текста, и тут уж военные консультанты и весь летный состав помочь не в силах… У режиссера задача одна: не дать зрителю задуматься над тем, что он услышит с экрана. В дело бросаются композитор, хормейстер, музыканты, певцы и осветители. Не дремлет и Петр Иванович. Летчик с девушкой сидят в цирке, и внимание зрителя фиксируется не на их, упаси боже, словах, а на трюках воздушных гимнастов…

Легко можно вообразить, как стонал режиссер, впервые читая сцену знакомства Николая и учительницы… На облагораживание этого якобы завязывающегося романа брошены оркестр и певцы… Лежащую в постели учительницу показывают под слова песни «Слышу, слышу я голос твой…». Песня продолжается, показывают Николая. Он лежит вот под какие слова: «И чистоту как высоту надо хранить».

Эти сцены с раздельным лежанием в постелях и подчеркивание того момента, что учительница до вступления в законный брак намерена хранить чистоту, мне кажутся излишними. Несмотря на оркестр, песни, красивую наружность лежащих и старанья Петра Ивановича, сцены положения не спасают…

Теперь скажите: мог бы находящийся в здравом уме читатель вынести эту сцену с разбитым контейнером и рассыпанными игрушками, описанную в первой повести? Машину шофер искалечил, контейнер повредил, груз рассыпал, а дурочка из сельмага называет все это так: «Приехал, и сразу столько радости в селе!» Кто бы рискнул предложить такое вниманию читателя?

А вниманию зрителя — рискуют. Там — Петр Иванович, а он творит чудеса.

Для начала он залегает в канаве и снимает ноги малюток, бегущих к игрушкам. Голые ножки в сандалиях умиляют зрителя. А Петр Иванович уже нацеливает свой аппарат на невинные личики, на смеющиеся ротики, на сияющие глазки… Зритель размягчен, его надо удержать в этом состоянии, и на подмогу брошены музыканты. Под звуки невидимого оркестра оживают игрушки: лошадка пляшет, обезьянка качается, клоун машет рукой, кукла делает что-то еще… Фантастика, сказка, очарование, с ума сойти! Зритель и сходит, теряет способность здраво рассуждать и не вдумывается в идиотские слова Лены.

С летчиками-то было проще. Там выезжали на гудении самолетов и убегающей земле. Там эксплуатировали восхищение, испытываемое зрителем к летчикам-испытателям.

Шофер междугородных перевозок — профессия прекрасная, но сама по себе восхищения вызвать не может, все зависит от носителя профессии. Носитель же — примитивный Дима. Чтобы вызвать сочувствие к Диме, автор находит вот какой ход: в уста героя вложен монолог о погибшем на фронте отце.

В кино из этого монолога извлекают все что можно. Зрителя готовят музыкой и картинами: трепещет пламя Вечного огня, возникает укрытый покрывалом памятник Неизвестному солдату, затем суровые лица рабочих, затем снова пламя… Невидимый Петр Иванович, проплывая в строительном кране, снимает для настроения темные окна высоких зданий, пустынность улиц… Настроение создано, и вступает голос героя: «Моего отца на войне убило».

Зритель тронут и не отдает себе отчета в том, что сочувствие вызывает не данный Дима, а вообще мальчик, потерявший на войне отца…

Увы, других сцен, вызывающих сочувствие к «молодым современникам», автор не придумал. Они все ходят. Однообразное это хождение Петр Иванович оживляет всяко: искрится море, ужинают в ночном порту рыбаки, зачем-то показаны солдаты, готовящиеся на рассвете к параду… Внезапное появление самолета, который тянут по улице и на крыло которого прыгает Дима и вспархивает Вера, я рассматриваю как неприкрытый акт отчаяния режиссера и оператора. Оба как за соломинку ухватились за возможность уложить героев на крыло для нарушения монотонности хождения…

Точно таким же образом — музыкой, искусством Петра Ивановича, выдумками режиссера и стараниями актеров — маскирует беспомощные тексты других «киноповестей». Горное шоссе, по которому едут Расим и Джамиля, открыло счастливые возможности для показа красот природы. Но нелегко, конечно, далась сцена с девочкой на шоссе. Если опытным актерам нелегко произносить слова беспомощного автора, то что взять с ребенка? Виновато-смущенное лицо девочки, с которым она умоляет проезжающих сажать деревья, следует отнести за счет острого стыда, испытываемого маленькой актрисой, еще не научившейся скрывать свои переживания…

Огромную адвокатскую работу проделывает режиссер, оператор и все прочие, защищая перед зрителем беспомощные сценарии. Никакого «духовного мира» молодых современников в сценарии не содержится. Адвокаты выходят из положения, давая современника не через внутреннюю сущность (ее нет!), а через внешние атрибуты. Самолеты ревут, машины мчатся — все, значит, происходит в наше время. Актеры молоды — следовательно, перед нами именно молодые современники. Так стараются убедить зрителя…

Конечно, литература и кино — разные искусства. Но у них есть соединяющее звено: талантливый сценарий. Он имеет непосредственное отношение и к литературе, и к кино. Сценарий же беспомощный и примитивный не имеет отношения ни к тому, ни к другому. Однако к литературе его не привяжешь никак, а к кино ухитряются привязывать…

Впрочем, бывает, что за литературу выдаются бездарные романы, но они предстают перед читателем обнаженными: хочешь читай, хочешь нет. Мощные силы на защиту их не брошены.

И все же: как бы блестяще ни проведена была адвокатская работа режиссера, оператора, актеров, гитаристов и балалаечников, убогость и фальшь текста просачиваются. И простодушнейший из зрителей покидает зал в состоянии смутном и растерянном. На вопрос знакомых отвечает так: «Картина? Да вроде ничего. А впрочем, нет. Не очень».

Стоило ли так стараться ради этого «не очень»?

Ах, это, право, счастье, что современная техника ничего еще не придумала для защиты плохих романов! Читателя пока еще оставляют наедине с текстом: сидит человек, по старинке страницы переворачивает… А