Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

информация под пером женщины приобретает такой вид: «Подул холодный ветер, на вишневый сад легли ледяные снежинки, и два снежных убранства, добрый снег цветения и грозный покров позднего снегопада, слились воедино…», «Золотом летучих листьев полны ребячьи руки…», «Малахитовая тень оврага…», «Трепещущий огонек дыхания…», «Лицо, полное нежности и покоя…»

Такого рода тексты на газетных полосах выглядят как некие поэтичные островки, как площадки отдыха…

Одна писательница, давая интервью о своих творческих планах, сказала: «Об этой повести говорить рано. Она у меня еще в пяльцах».

Эти слова мне многое открыли. В самом деле! Пяльцы не ушли в прошлое, искусство вышивания, умение превратить кусок грубой ткани в нечто яркое, причудливое, поблескивающее то золотой, то серебряной нитью, то бисером, — это искусство, которым издавна славилась женщина, не исчезло. Оно, выражаясь научно, сублимировалось. Вместо пялец — бумага, вместо иглы — перо. И перо это, попав в искусные руки вышивальщицы, способно рисовать такие узоры, чертить такой витиеватый орнамент, какие мужчине и не снились.

Приведу примеры.

Оживление или очеловечение персонажа статьи (очерка) нередко достигается путем поправления последним либо пряди волос, либо какой-нибудь части туалета: «Она устало поправила выбившуюся прядь…», «Старушка грациозно поправила вуалетку…» Этим приемом, изобретенным женщиной, эпигонски пользуются и мужчины, однако развить прием не умеют, беспомощно топчутся на месте. Недавно я обнаружила в очерке, подписанном женским именем, новое интересное использование приема выбившейся из-под платка пряди: «Поглядев на эту мягкую прядь, на упругий каштановый локон, легко изогнувшийся на нежной переносице, я неожиданно поняла…»

Этот упругий локон, изогнувшийся на нежной переносице, следует считать истинной находкой, ибо он заставил потускневшие от частого употребления выбившиеся пряди повернуться как бы новой гранью. Авторам-мужчинам до такого не додуматься. Как не додуматься им, с их бестактностью, что слово «морщины» — слово неприятное, ведь это признак постарения! Мужчина так и брякнет: «Лицо в морщинах…» А вот как грациозно работает перо женщины: «Тонкая резьба морщинок…», «Тоненькие лучики морщинок — они и улыбку, и озабоченность, и насмешку делают особенно мудрой, что ли, ведь лучики — это целая жизнь!»

И все же эти «лучики», «золото веснушек», «нежно очерченные рты», «тени ресниц», падающие либо на слегка выдающиеся скулы, либо на нежный загар щеки, а также разнообразные пряди и локоны — это лишь средства вспомогательные, мелкий орнамент, мелкий узор. Не этим, вернее, не только этим ценен вклад женщины в газетную прозу. Он ценен особым подходом к материалу, женственным милосердным стремлением утешить, успокоить, ободрить читателя, не дав ему задуматься, а тем более — опечалиться. Это достигается подчеркиванием, акцентированием светлой стороны дела…

Вот примеры.

«Письмо позвало в дорогу» — так с недавних пор стал называться один из видов газетного очерка. У автора-женщины читаю: «И пошло письмо от станции к станции, в летящем сквозь снежные просторы почтовом вагоне, добралось наконец до шумной московской редакции. А человек, написавший его, отправился в путь по лесной тропе, по пышным, как перина, сугробам, в безмолвно звенящем мире лесной тишины».

Автор этих строк, по-видимому, стремится дать понять читателю, что в шумные московские редакции поступают письма из разных уголков страны, включая сюда и самые отдаленные от центра.

В прилетевших сквозь просторы письмах излагаются факты разные, нередко — печальные. Вот, к примеру, жалуются на то, что в городе Эн неблагополучно с яслями, их не хватает. Полагаю, что, откликаясь на это сообщение, автор-мужчина стал бы упрекать и стыдить энские организации, повинные в данном упущении. А что делает перо женщины? Оно пишет:

«Сколько бы ни было у нас яслей и детских садов — все равно ничто не заменит ребенку тепла родной материнской руки, и слово «мама» остается первым зовом нашего детства».

В этом искусном рукоделии слово «ясли» попадает в тень, а яркий свет брошен на тепло материнских рук, на слово «мама», на местоимение «нашего». Мне даже почудился тут намек на то, что не у нашего ребенка первым словом является не «мама», а какое-то иное слово, нам чуждое. Однако главное не в этом. Главное в том, что возразить тут совершенно нечего. В самом деле, кто заменит малютке тепло материнской руки? Не ясли же!

А вот другой пример. На этот раз письмо в дорогу не зовет, его автор ни на что не жалуется, а, напротив, радуется и благодарит. Факты таковы.

Инвалид и его жена ехали в мотоколяске по шоссе. Коляска внезапно остановилась: разорвалась ведущая цепь. Инвалид заняться ремонтом не мог, пришлось взяться жене. Она возилась долго, четыре часа, и провозилась бы дольше, но вмешался молодой солдат. Он шел к автобусной остановке, но мимо пострадавших не прошел. Остановился и починил им цепь. Не зная имени своего спасителя, инвалид решил отблагодарить его, сообщив об этом добром поступке в газету.

В письме сказано, что солдат, судя по всему, получил в тот день увольнительную и торопился в город на свидание с девушкой. Но вот пожертвовал свиданием и своим парадным видом (весь перепачкался), чтобы помочь людям, попавшим в беду. И автор письма в заключение восклицает: «Порядочный человек поможет другому, поможет ему строить и укреплять в себе черты новой морали».

Не совсем ясно, при чем тут «новая мораль», ибо помощь пострадавшим на дороге явление повсеместное, наблюдается в Старом и Новом Свете. Но вспомним: четыре часа инвалид с женой мучались на шоссе, мимо проносились машины, и согбенная спина чинившей цепь женщины привлекла внимание и сочувствие лишь одного человека — молодого солдата. Немудрено, что измученным людям этот юноша мог показаться шестикрылым серафимом, на перепутье им явившимся. Отсюда, конечно, восторженный тон письма, некоторая сбивчивость слога и фраза о тех, кто «строит и укрепляем в себе черты новой морали».

Письмо в дорогу не звало, но в шумной московской редакции сочли нужным, опубликовав его, прокомментировать. Комментарии нижеследующи:

«Так по внутреннему высокому счету люди оценивают порядочность, размышляют… в чем она проявляется, прямодушно делятся своими мыслями… Нравственные нормы… гуманизм, светлая мораль — вот тот новый критерий, по которому проверяются поступки людей».

Воспользовавшись словами «новая мораль», комментатор тут же находчиво выдвигает «новый критерий», по которому, значит, теперь проверяют — построил в себе человек черты новой морали или еще не построил. Надо полагать, что шоферы проносившихся по шоссе машин этой черты в себе пока не построили, а вот юный солдат — он построил.

Легко догадаться, что комментарии — работа мастерицы-рукодельницы с ее набором золотых нитей и бисера. Добрый поступок в этом рукоделии превращен в акт героизма, и сюда вотканы «нравственные нормы», «гуманизм», «светлая мораль» и даже вот «новый критерий», то есть тонкий, ненавязчивый намек на то,