«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

Фрукт! — Она стенала своими по-женски обольстительными плечами.

— Не фрукт, а продукт, Ие… — Он не успел кончить — его прервал электрозвонок.

Сидалковский открыл.

— Слушай, ты, — пронзенным голосом проговорила к нему небритая морда и дохнула водочным перегаром. — Почему нет горячей воды? Электробритвой я бриться не могу.

— Батя, — сказал Сидалковский не своим голосом. — Вам лучше бороду обжарить. Это во-первых, а во-вторых — обратитесь к дворнику. А п годорор вам в этом деле не поможет. — И, размахнувшись дверью, добавил: — Квартира напротив…

Ия не сдержалась и засмеялась.

— Черт побери! — выругался Евграф. — Немедленно одеваюсь и иду заказывать табличку. Ее, вы со мной?

— А для чего я вам?

— Ие, — Сидалковский остановился посреди комнаты. — Вы прекрасно знаете: я не могу без вас. Вы мое вдохновение, вы моя любовь, но я не поэт.

— Не лгите, Сидалковский, — она тоже перешла на «вы». — Вы никого не любите, кроме себя. Я не понимаю вас, Сидалковский. Что вы хотите от жизни?

— А жизнь понимает, чего она хочет от меня?

— Почему вы думаете, что вы не такие, как все?

— А вы думаете не так ли?

Она не сказала ни слова.

— Так вы идете к гравёру или нет? — крикнул из кухни, переодеваясь, Сидалковский.

— Зачем вы спрашиваете, Сидалковский? Вы сами прекрасно знаете, что я у вас давно как испытуемый кролик. Вы со мной делаете все что хотите. Но только не то, чего я хотела бы. Знаете, я вас иногда ужасно ненавижу… Ненавижу той черной ненавистью, на которую способна только женщина!

— Это от любви, — Сидалковский торжествовал и неожиданно почувствовал, что под ним проваливается паркет, а сам он возносится к небесам. На седьмое или восьмое небо. — Ее, не говорите так, а то я заплачу.

— Вы не заплачете. Вы жестокий! Я от вас ничего не требую. Но я женщина, Сидалковская, и вы не имеете права проводить на мне какие-то непонятные психологические эксперименты. Вы что, диссертацию о женщинах пишете?

— Надежда, — произнес неожиданно он, и от этого имени ей вдруг стало хорошо и уютно. — Надежда, — нежно обнимая ее за плечи, повторил. — Вы же знаете, все это не так. Вы тоже не та, за кого себя выдаете. И я не такой. А возьмите нашу контору. Нет ни одного человека, который не имел бы своего запасного, я бы сказал, резервного прозвища: Тихолаз, Летучая мышь, Анахорет, Мадам Баронецкий, Королева Марго, Папа Карло, Колистрат…

— А как вас прозвали, Сидалковский? — перебила его Ия.

— Аристократом… Ковбик посетовал. Так и сказал: «Аристократ из Вапнярки».

— А это вам подходит. Будто дополняет вас…

— Нас всех что-нибудь дополняет и характеризует. Да и мы еще себя усовершенствуем. По крайней мере, нам так кажется. Но что поделаешь: такова вечная тяга к усовершенствованию форм. От худшего к красивому. Один вместо того, чтобы оставаться самим собой, подвирает, — Сидалковский о себе не сказал ни слова. — Другой, чтобы показаться выше в глазах ближних, натягивает на себя маску и так и идет с ней по жизни, часто выполняя не принадлежащую ему роль. Одним дают фамилии, другие сменяют их сами. Когда Баронецкий в фамилии вторую букву а закруглил на о, он стал уже не Баранецким, а Баронецким. Видите, что иногда с человеком делает одна крошечная палочка: фамилия ваша уже происходит не от барана (ovis), а от барона. Карло Иванович с буквы "п" сделал "л" — и вышел не Карп, как был раньше, а Карло. Одни это делают для благозвучия, другие — чтобы самому себе показаться лучше…

— Вы философ, Сидалковский.

— Нет, я только дружу с философами, — не без гордости он указал на полочки. — Но достаточно психоанализов. Природа не терпит пустоты. Когда одно что-то сокращается, то другое удлиняется…

«Ты прав, — согласился с Сидалковским его двойник. — Ты был Евграф Сидалко, а теперь ты граф Сидалковский, аристократ из Вапнярки».

«Только без ехидства, — сказал Сидалковский. — Я этого не люблю».

— Ие, — обратился он к Надежде, как прежде. — А что бы мне на дверях написать? Какую табличку повесить?

— А вы так и не хотите мне ответить? Не хотите сказать, кто вы на самом деле, Сидалковский? — Она словно и не слышала его вопроса, приподнялась, подошла к зеркалу и незаметно вытерла слезу, оставлявшую на ее щеке едва заметную бороздку.

— Никто. Я действительно «никто». Я не шучу. Я вам говорю правду, в которую вы, Ие, мало верите. Как все женщины. Вам скорее хочется красивой лжи, — Сидалковский снял с вешалки галстук и расстегнул воротничок. Ия молчала. — Лучше подскажите, что я должен написать и на табличке.

— А что вы должны написать?

— Я хочу надеть табличку на дверях: «Есть. М. Сидалковский». Но кто? Кто такой Сидалковский? Дворник, сторож, пианист, подлец, подонок или человек с красивым почерком и такими же манерами?

— А вы напишите: "Никто"! Просто никто. Сидалковский и все, — серьезно сказала Ия.

Он был слишком высокого мнения о себе, чтобы в этих словах заметить иронию. Поэтому так же серьезно ответил:

— Для людей этого мало. Они должны знать. Пусть хоть фальшивое, но конкретное. А может, написать: «Сидалковский-адвокат»? Но кому теперь адвокаты нужны?

— Это не подходит, — сказала Ия.

— А стоматолог?

— А если у кого-нибудь разболятся зубы? Что вы тогда будете делать? Уж лучше и в самом деле ад вокат.

— Но адвокаты еще людям нужны.

— Вы так думаете? А почему вам все-таки не написать, кем вы на самом деле?

— Вы надо мной смеетесь. Не могу же я написать: «Сидалковский — секретарь-референт «Финдипоша», как это часто пишут на кладбищенских памятниках: «Здесь похоронен кандидат наук»… Нет, Ие. Я люблю шутки, но надо, чтобы они хоть чуть-чуть напоминали что-то реальное.

— Напишите: здесь живет музыкант…

— В нашем дворе все дети учатся на Бетховене, Чайковском и Лысенко. Я не хочу рисковать, — покачал головой Сидалковский.

— Напишите наконец артист!

— Лучше, но девочки любят автографы.

— Футболист? — угадывала Ия голосом школьницы, которой понравилась новая игра.

— Модная профессия, но, — Сидалковский сложил платок вчетверо. — Но я предпочитаю не ноги, а интеллект!

— Тогда философ! Вы же философ, Сидалковский. Почему бы вам действительно на дверях не нацепить таблички: «Сидалковский-философ». Это, по-моему, тоже ни к чему не обязывает.

— Не берите меня на котурны, Ие. Кости брошены! Свистят всех вверх! — он аккуратно и так красиво вывел на бумажке свою фамилию, что Ия полюбила его еще больше. — Но у меня к вам небольшая просьба: эту записочку гравера подайте, пожалуйста, вы…

— Она так хорошо написана, что за нее нечего стесняться. Почему бы вам этого не сделать?

— Мне, Ие, незаконченное высшее образование не