Кавалер Ордена Золотого Руна - Альберт Акопян

пролетариата. Пусть я сдохну, если местный краеведческий музей не выложит за это пару сотен. А теперь освежите-ка мне память насчет главных вех в творчестве друга Плеханова.

Пока Сеня рассказывал, Остап что-то быстро писал на страницах "Для заметокъ", изредка требуя подробностей.

Через двадцать минут Сеня прочел:

"…Хорошо бы пьесу написать из жизни помещика…"

"…Помещика зовут дядей Ваней. Это ясно…"

"…Героиня — тоскующая девушка:

— Мы еще увидим небо в алмазах. Мы отдохнем, дядя Ваня, мы отдохнем…"

"…Хорошо бы рассказ написать из жизни врача…"

"…Чудное название для рассказа: "Палата № 6"…"

"…Фамилия: Навагин…"

"…Фамилия: Пересолин. Чиновник. Его жену чиновники называют — Пересолиха…"

"…Хорошее название для пьесы: "Вишневый сад"…"

"…Думаю съездить на Сахалин. Говорят — интересно…"

"…Не купить ли дачку в Ялте. Знакомые советуют…"

"…Только что написал "Чайку". Знакомые одобрили…"

— Ну что, похоже? — спросил Остап.

— Свинья вы, Остап Ибрагимович, — ответил Сеня, — самого бы вас за это на Сахалин. Знакомые одобрят.

Он брезгливо отвернулся, как кот, которому пьяный шутник сует в нос дымящуюся папиросу. Он даже фыркнул от отвращения.

— Ой, какой реагаж! — Остап долго смеялся.

— Ладно уж, Сеня. Я уверен, Антон Павлович нас простил бы и даже посмеялся за компанию. Бога ради, займите очередь за пивом, голова просто раскалывается.

Сеня ушел.

Бендер подумал немного, чиркнул пару строчек и вышел следом.

По дороге он заметно волновался и несколько раз повторил, что деньги валяются на дороге и надо только не лениться их подобрать.

В краеведческий музей великий комбинатор зашел один, Сеня сопровождать его наотрез отказался. Через несколько минут дверь музея распахнулась и в проеме показалась спина Бендера. Его теснили к выходу несколько старушек и козлобородый профессор. Профессор норовил ударить Остапа клюкой и только приговаривал: "За Антона Павловича! За Николая Васильевича!"

— Вы что думаете? — орал Бендер, — если они жили до революции, значит у них не было творческого обмена?! Вы негибкие, товарищи!

Споткнувшись на крыльце, Остап полетел вниз. Вслед ему полетела поруганная книга. Дверь музея захлопнулась.

Пока Бендер вставал и отряхивался, Сеня открыл "записную книжку друга Плеханова". Последним перлом в ней было:

"…Эх, тройка! Птица-тройка! Кто тебя выдумал?…"

— Вы с ума сошли! — воскликнул Сеня. — Это же Гоголь!

— Теперь и я вспомнил, что это Гоголь… Но какой русский не любит быстрой езды?! Ладно, пора на вокзал… Как там наш граммофон в камере хранения поживает?

Давно уже Колоколамск не видел Никиту Псова в таком сильном возбуждении. Когда он проходил по Малой Бывшей улице, он даже пошатывался, хотя два последних дня вовсе не пил. Он заходил во все дома по очереди и сообщал согражданам последнюю новость:

— Конец света. Потоп. Разверзлись хляби небесные. В губернском городе семь дней и семь ночей дождь хлещет. Уже два ответственных работника утонуло. Светопреставление начинается. Довели большевики до ручки! Поглядите-ка.

И Псов дрожащей рукой показывал на небо. К городу со всех сторон подступали фиолетовые тучи. Горизонт грохотал и выбрасывал короткие злые молнии. Впечатлительный гражданин Петцольд из дома № 17 значительно развил сообщение Псова. По полученным им, Петцольдом, сведениям, Москва была уже затоплена, и реки повсюду вышли из берегов, в чем он, Петцольд, видел кару небесную. Когда же к кучке граждан, тревожно озиравших небеса, подбежала Сицилия Петровна в капоте и заявила, что потоп ожидается уже давно и об этом на прошлой неделе говорил ей знакомый коммунист из центра, в городе началась паника.

Колоколамцы были жизнелюбивы и не хотели гибнуть во цвете лет. Посыпались проекты, клонящиеся к спасению города от потопа.

— Может, переедем в другой город? — сказал Никита Псов.

— Лучше стрелять в небо из пушек, — предложил мосье Подлинник, — и разогнать таким образом тучи.

Но оба эти предложения были отвергнуты. Первое отклонили после блестящей речи Петцольда, доказавшего, что вся страна уже затоплена и переезжать совершенно некуда. Вторым, довольно дельным, предложением нельзя было воспользоваться за отсутствием артиллерии.

И тогда взоры всех колоколамцев с надеждой и вожделением обратились на капитана Ноя Архиповича Похотилло, который стоял немного поодаль от толпы и самодовольно крутил свои триумфальные усы. Капитан славился большим жизненным опытом и сейчас же нашелся.

— Ковчег! — сказал он. — Нужно строить ковчег!

— Ной Архипович! — застонала толпа в предвкушение великих событий.

— Считаться не приходится, — отрезал капитан Похотилло. — Благодарить будете после избавления.

На головы граждан упали первые сиреневые капли дождя. Это подстегнуло решение колоколамцев, и к строительству ковчега приступили безотлагательно. В дело пошел весь лесоматериал, какой только нашелся в городе. Рабочим чертежом служил рисунок Доре из восемнадцатифунтовой семкиной Библии, которую принес дьякон живой церкви отец Огнепоклонников. К вечеру дождь усилился, пришлось работать под зонтиками. Крышу ковчега сделали из гробов, потому что не хватило лесоматериалов. Крыша блистала серебряным и золотым глазетом.

— Считаться не приходится, — говорил капитан Похотилло. На нем был штормовой плащ и зюйдвестка. Редкий дождик шел всю ночь. На рассвете в ковчег стали приезжать пассажиры. И тут только граждане поняли, что означает странное выражение капитана "Считаться не приходится".

Считаться приходилось все время. Ной Архипович брал за все: за вход, за багаж, за право взять в плавание пару чистых или нечистых животных и за место на корме, где, по уверениям капитана, должно было меньше качать.

С первых пассажиров, в числе которых были: мосье и мадам Подлинники, Петцольд и Сицилия Петровна, сменившая утренний капот на брезентовый тальер, расторопный капитан взял по 80 рублей. Но потом Ной Архипович решил советских знаков не брать и брал царскими. Никита Псов, наименее умный из граждан, разулся перед ковчегом и вынул из сапога "катеньку", за что был допущен внутрь с женой и вечнозеленым фикусом.

У ковчега образовалась огромная пробка. Хлебнувший водки капитан заявил, что после потопа денежное обращение рухнет, что денег ему никаких поэтому не надо, а даром спасать колоколамцев он не намерен. Ноя Архиповича с трудом убедили брать за проезд вещами. Он стоял у входа на судно и презрительно рассматривал на свет чьи-то диагоналевые брюки, подбрасывал на руке дутые золотые браслеты и не гнушался швейными машинками, отдавая предпочтение ножным.

Посадка сопрововождалась шумом и криками. Подгоняемые дождем, который несколько усилился, граждане энергично напирали. Оказалось, что емкость ковчега ограничена двадцатью двумя персонами, включая сюда кормчего Похотилло и его первого помощника Долой-Вышневецкого.

— Ковчег не резиновый! — кричал Ной Архипович, — защищая вход своей широкой грудью.

Граждане с надрывом голосили:

— Пройдите в ковчег! Впереди свободнее!

— Граждане, пропустите клетку с воронами! — вопил председатель общества "Геть неграмотность" Баллюстрадников.

Когда вороны были внесены, капитан Похотилло увидел вдали начальника курсов декламации и пения Синдик-Бугаевского, за