Сами с усами - Виктор Михайлович Бобылев

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Михаил Александрович, Людмила Семеновна, их дочери расселись за столом в большой комнате. Их окружала не старая, но разностильная мебель, а из-за обилия ваз комната напоминала зал музея: все здесь холодно, неуютно, не пахнет человеческим жильем. Солнечный свет из окон отражался в вазах и становился мертвым. Так горят лампы дневного освещения.

Чужой человек, конечно же, сразу и со значением стал бы рассматривать этот стеклянно-хрустальный мирок и увидел бы длинные голубые посудины с белыми разводами, такие длинные, что казалось, они свисали с потолка, как сосульки. Он бы обязательно пожал плечами, разглядев непонятно для каких целей предназначенные сосуды, чем-то напоминающие свернувшихся в клубок ленивых котов. Он непременно бы подивился расцветке большой хрустальной вазы — в серый холодец вкраплены красные кусочки, будто нашинкованная морковка. На каждой грани, на каждом завитке, на каждой линии сосудов — яркие блики, изломанные отражения света, холодное, не греющее душу сияние.

Четыре у стола стороны — четыре человека сидят. Им сейчас очень трудно. Михаил Александрович говорит, волнуясь, обращаясь сразу ко всем:

— Я хотел бы… Я собираюсь извиниться за…

Здесь он увидел, что на лице жены появляется торжествующая, мстительная улыбка и повернул свою мысль таким образом:

— На твоем месте я не торопился бы злорадствовать… Жена, дети, девочки, я решился извиниться за давешнюю свою несдержанность, за то, что вчера в сердцах швырнул на пол только что купленный, новый хрустальный горшок… Да, да, горшок…

Людмила Семеновна попыталась возразить, сказать, вероятнее всего, о том, что муж разбил не горшок, а вазу, новую, замечательную вазу, что… Но Липа предупредила ее душевный порыв:

— Погоди, мама!

— Да, — продолжал отец, — я решил извиниться за несдержанность. Только за это, подчеркиваю, только за это, но не за мотивы, которые, я твердо убежден в этом, были самыми нормальными движениями моего сердца. Это должно было произойти, рано или поздно, но все равно бы случилось. Хрусталь в нашем доме стал культом: куда ни взгляни, куда ни повернись, везде, всюду — вазы, вазы, вазы…

— У Самутдиновых и Виноградовых, ты знаешь, побольше нашего, — заметила между прочим Людмила Семеновна, но муж, не слушая, нервно тычет пальцем по углам комнаты, чуть не кричит:

— Вазы, вазы, вазы!.. Глаза мои слепнут от блеска. Такое ощущение, будто я нахожусь в ледяном капкане, где-то на вершине Хан-Тенгри… Сколько я ни говорил с матерью, с тобой, Людмила Семеновна, сколько ни беседовал, никакого результата. Ты тащишь и тащишь в квартиру хрусталь. Сама говоришь, что нет денег, однако занимаешь и покупаешь. Для чего, зачем, ты и сама не знаешь. Один ответ: у кого-то лучше, больше нашего…

— Но ведь это хрусталь!

— Если идти дальше, то следует кричать «золото!» и тоже тащить его в дом, так?

— При чем здесь золото? — Людмила Семеновна никак не может понять ход мыслей мужа. Старшая дочь попросила ее:

— Мама, помолчи, пожалуйста. Молчи и слушай.

Людмила Семеновна нервно передернула плечами, но не произнесла ни слова, только ответила дочери сердитым взглядом.

— Так вот, — продолжил Михаил Александрович, — если коснуться глубже, суть не в самих вазах. Почему не взять в дом красивую вещь? Вещь, которая нравиться, которая украсит квартиру? На здоровье! Но ведь дело-то в том, что эти проклятые вазы превратились у нас в маленьких божков, которым стали поклоняться.

На них чуть ли не молятся!.. Ты, Людмила, на жизнь-то стала смотреть через эти вазы. И вы, дети… Спокойно, девчата, спокойно!.. Вы в этом меньше всего виноваты, да меньше всего.

— А кто же виноват, позволь узнать? — с тайным смыслом интересуется Людмила Семеновна. — Кто, скажи мне? Уж не я ли сделала их такими плохими?

— Об этом я еще скажу. А пока — о своих сомнениях. Вот я учитель. Много лет меня учили, чтобы я, в свою очередь, мог учить. Долгое время мне казалось, что я умею делать это хорошо. В этом убеждали меня и товарищи по работе. У меня есть знания, опыт, наконец, честность в отношении к своей работе. И что же?..

Оказывается, при всем этом — знаниях, опыте, честности — я вынужден поднять руки перед мещанством, оно наступает, не дает мне жить нормально. Да только ли мне?.. А я не знаю, как взять его за горло и придушить, уничтожить. Раз не знаю сам, значит, не могу научить других людей драться с мещанством, даже вас, детей, самых дорогих и близких мне людей.

У меня не хватило сил, чтобы положительным образом повлиять на свою жену, которая теперь уже не способна слушать другую музыку, кроме звона хрусталя. У меня уже нет никаких сил, она не хочет понять меня, и все тут. Она тащит и тащит в дом эти проклятые вазы. Это стало болезнью, которой заразились и вы, дочки. Евгении, видишь ли, уже не понравилось, что родители подарили ей часы за сорок пять рублей, ей нужны золотые.

Вы, дети, меня называете жадиной. А во мне не жадность, а война до сих пор сидит, как вспомню голод, верите, душа от боли и страха заходится. Все думаю: не дай-то бог, чтобы все повторилось опять — и смерть, и голод. Ни корки, ни сухарика в доме порой не было. А как отец ушел на фронт, совсем голодно стало. Ели, что придется: мерзлую картошку, репу, жмых, даже столярный клей ели, варили и ели. Бр-р-р!..

Михаил Александрович шагнул к серванту, отодвинул стекло, достал два фужера и небрежно стукнул друг об друга. Жена в ужасе взмахнула руками, хотела вскочить со стула, но Липа не пустила, приговаривая:

— Да куда ты, куда?.. Сиди, не выступай.

Михаил Александрович вновь пристукнул фужерами, уже посильнее, и заговорил все так же назидательно, как привык говорить в школе перед своими учениками:

— Слышите, как нежно поют эти братишки?.. Приятно?.. Конечно, приятно. Но если вдруг разом, в один миг грохнет весь хрусталь, который находится в нашем доме? Что произойдет? — спросил он, небрежно поставил фужеры на место и возвратился к своему стулу.

— Что произойдет, скажите мне?.. Лопнут наши барабанные перепонки, взорвутся электрические лампочки, вылетят стекла из окон, люди перепугаются. В душе у меня оборвалась какая-то струна. Ставить новую слишком поздно, связать трудно, очень трудно, пожалуй, даже невозможно…

Из коридора в открытую дверь комнаты врывается требовательная трель звонка. Жена и дети с надеждой переглянулись: что за гость? Может, разрядит обстановку?

Липа, на правах младшей, сорвалась со стула, выбежала из комнаты и тут же вернулась.

— Это Сергей, папа, — виновато сказала она и добавила: — Он