«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Вы жестокий, Сидалковский! Вы смеетесь, топчете мои чувства…

— Не преувеличивайте, Ева. Вы уже не говорите, а произносите монологи из пьес современных драматургов. Это долго и скучно. Это не для настоящей артистки занятия. На таких монологах вы карьеры не сделаете. Поверьте мне. Мой вам совет: вернитесь… лицом к Адаму. Пусть он благословит вас…

Ева поднялась, как стройная лань. У нее были ужасно красивые ноги. Сидалковский закрыл глаза. «Природа жестокая, — подумал он, — редко кого, как меня, наделяет всем. К женщинам особенно: одной, преимущественно некрасивой, она дает разум, неумной — красоту».

Ева перешагнула то, что час назад называлось костром, и ушла.

— Прощайте, Евграф.

— Куда вы, Ева?

— У Евы тоже есть своя гордость.

— Я в этом не сомневаюсь, Ева, но…

Она не слушала его. Ева уходила в ночь. Не в темную, а в августовскую, с натянутым всеми ветрами шатром неба и с подвешенными на нем фонарями звезд, которые не давали ни света, ни тепла, потому что висели слишком высоко. Метеориты, которых в августе так же много, как и помидоров, вспыхивали и, падая с неба, опалили себе хвосты. Что-то у них было общего: у Евграфа и Евы.

Ева уходила. Шел и Евграф. Но куда? Они шли на станцию. На ту, откуда поезда ходят по разным направлениям. Ночную тишину прорезал грустный, как воспоминание о детстве, гудок паровоза, видимо, маневрировавший по узкоколейке: то на станцию, то в депо, то на один путь, то на другой. Сидалковский — как в детстве, так и теперь — не совсем ясно представлял себе, зачем это делается. Маневры паровоза напоминали ему детскую игру в прятки, когда каждый раз приходится прятаться в новый тайник, который заранее никогда не предвидишь.

— Сидалковский, вернитесь. Меня не нужно провожать.

— Я не могу не провожать вас.

На перроне стояли молча. Ева села на какой-то товарняк, даже не поинтересовалась, куда он идет… Знала, что Фастов.

— Оттуда уже доберусь, — сказала она. — Через Фастов ходят все поезда.

— Не все, Ева…

Она его не поняла, потому что когда у женщины говорит сердце, тогда у нее молчит разум. Поезд уходил. На душе у Сидалковского было как в комнате, из которой неожиданно вынесли старые, уже никому не нужные вещи, но без которых вдруг стало тоскливо и грустно. Он обнял ее и хотел было сам, не знать для чего, поцеловать. Ева отстранила его красивое даже в темноте лицо рукой.

— Уже поздно, Сидалковский, — она больше не называла его Евграфом.

В темно-синей дымке долго светились красные огоньки, а на перроне виднелась серая одинокая фигура Сидалковского.

РАЗДЕЛ XXVI,

в котором рассказывается об элегантности, моде, приезде незнакомого, загадочных надписях, словарном фонде, новом знакомстве, еще одной неожиданно разгаданной тайне, разочаровании Грака, письме к Сидалковском и жизни, которую хотелось начать сначала

— Когда я выпиваю или даже держу сигарету в руках, стараюсь, чтобы все это было красиво, Грак, элегантно, — эти слова Сидалковского были, очевидно, вершиной его философского отношения к жизни. — Я пью не так, как вы, Грак. Я пью по-европейски. А что вы делаете? Вы когда-нибудь ставили напротив себя зеркало? Советую поставить и, выпивая, взглянуть на себя. Вам должно стать стыдно. Впрочем, извините… Я забыл, что такое чувство, как стыд, тоже незнакомо.

Грач молчал. Он, не говоря ни слова, носил хворост, готовясь к прощальному ужину, на который были приглашены спиридоновские руководители. Было дано соответствующее указание деду Трифону: наловить вдоволь рыбы для нужной ухи, в которую для привкуса собирались бросить еще и курицу…

Главе колхоза понравилась "Мегацета", и он еще не терял надежд откупить ее у Грака. Тот хоть и не имел на нее никаких прав, но пообещал согласиться продать колхозу амфибию.

— Вот мы приехали на этой амфибрахии, — Сидалковский ударил рукой по корпусу «Застенчивой красавицы». — Урод, а не машина. Дракон с Галапагосских островов. Но ее можно украсить, покрасить, снять этот лягушачий цвет. Нет, Грак, жизнь нужно украшать самой. Его нужно делать хорошим. Думаете, у вас Зося плохая? Ошибаетесь, Грак Чудловский! Так вам, кажется, больше нравится, хоть вы поначалу были и против такой фамилии? Большинство больших, Грак, были малы, но имели большие, двойные фамилии… Но сейчас я хочу сказать вам о Зосе. Снимите с нее ту мини-юбку. Мини-юбочка для Зоси — не интрига. Не с такими ногами интриговать мужчин. Поверьте мне.

Грак, не разгибаясь, продолжал заниматься своими делами, выкладывая из Мегацеты остатки продуктовых запасов и, казалось, не слушал Сидалковского. Но Евграфу, судя по его выражению на лице, и не нужны были слушатели. Он, скорее всего, говорил сам себе. Говорил вдохновенно и был уверен, что и хорошо.

— Моду нужно диктовать самому, Грак. Хорошее — всегда модное. Поверьте мне. Взгляните на меня, черт бы вас забрал с вашими ондатрами! Что вы там у них проверяете? Оставьте их в покое — Ховрашкевич проверит без вас. Не берите на себя так много. Что-то оставьте и людям… Вот вы искали несуществующего золота, Грак. Хотели им себя украсить, содержательно обогатить. Я же себя украшаю и обогащаю сам. Без золота. Используя свои природные данные. С точки зрения моей — думаю, бывшей, потому что теперь, Грак, признаюсь вам, у меня несколько иные планы, подруги Ии, я немного старомоден. Она же современна. По ее словам получается, что я не способен слепо, как котенок, подражать моде. Но он этого не понимает: я могу, но не хочу. Я сам себе законодатель мод. Она не понимает, что мода — это те же пассаты: приходят и уходят. А слепо подражать всем — мне не разрешает этого делать мой интеллект. Слышите, Грак? Интеллект! Скажите, а у вас есть интеллект? Молчите, Грак. А я не молчу: у меня он есть. Вот чувствую. Именно поэтому никого не подражаю и не копирую…

— Кроме Европы, — бросил первую послеполуденную реплику Грак. — У тебя все европейское: одежда, манеры, взгляды, даже окно на кухне — и то выходит в Европу…

— О боже, Грак! У вас желчи больше, чем совести и знаний. Эта желчь когда-нибудь вам будет стоить жизни. Если вы немедленно не начнете ее экономить. Смотрите, потому что расплывется, и тогда не помогут даже лучшие представители отдела реанимации. Вы хотите меня дослушать или нет? Я хочу закончить свое мнение. Я одеваюсь просто, элегантно, но с шиком.