Вниз головой - Владимир Фёдорович Иванов

ВЛАДИМИР ОГНЕВ

ПУТЬ В ЛИТЕРАТУРУ

Я решил написать литературное произведение. Нынче все что-нибудь пишут, ну и я не рыжий. Подточил карандаш, аккуратно разорвал лист бумаги на четыре части. На таких-то четвертушках, говорят, Пушкин писал.

Оставалось решить, что писать и как писать.

Стихи отпали — чертовски трудно придумывать рифмы. Роман тоже пришлось отвергнуть — долго сидеть надо. В драме — одни разговоры. Не выразить мне себя в чужих разговорах!

Рассказ? Это, пожалуй, то, что нужно. Решено, я пишу рассказ. Но как писать?

Мой приятель Генка Морфеев пишет приключенческие рассказы и повести. Генке хорошо — ему снятся цветные приключенческие сны. Утром встал, сон записал — и рассказ готов! Или — глава из повести. Генка боится только бессонницы. Но и тогда времени не теряет. В бессонницу Морфеев пишет жалобы на то, что его не печатают.

Метод, в принципе, мне нравился. Но сны, увы, не снились.

У Жоржа Бликина, моего однокашника, свои приемы. Бликин — сверхреалист. «Хорошо то, что реально буквально, — говорит он. — Писатель должен давать голый факт».

Жорж охотится за этими своими фактами. С магнитофоном. С фотоаппаратом. С набором авторучек. (Одна даже десятицветная — для описания всех оттенков чувств.)

Вообще-то неплохой метод. Беда в том, что Жоржа уже дважды били — действующие лица почему-то не хотели, чтобы о них писали «голыми фактами».

Это уже не для меня, я не терплю физической боли.

Я стал изобретать свой метод.

Приятнее всего писать с написанного. Прочитал — изложи своими словами. Еще в школе я был докой по изложениям. Как изложение — считай «трояк» гарантирован. Легче всего они мне давались. Не то, что всякие там физики-алгебры. А какое богатство тем! Взял собрание Чехова — и валяй, излагай. Кончил — излагай Джека Лондона.

Вот помнится, Крылов раньше-то Эзопа излагал. И еще, помнится, кто-то кого-то.

«Хороший метод», — решил я и пошел посоветоваться с дядей Мишей. Между прочим, хотя он и не мой дядя, а умный мужик. Он жены моей дядя. Даже странно.

— Дурак ты, — сказал дядя Миша. — С написанного — это плагиат называется. Судить будут. Вот ежели бы с рассказанного — это можно.

Я пошел домой совершенствовать свой метод. В окончательном варианте он выглядел так:

Я нахожу рассказчика. То есть человека, который знает интересные истории и умеет их рассказывать. Ну, вроде Ираклия Андронникова. Он рассказывает — я записываю, излагаю то есть. Подписываю. Публикую. Просто, удобно, выгодно. Хорошо бы еще неграмотного рассказчика найти, чтобы, значит, без риску…

Усовершенствовал метод — пошел к дяде Мише. Так и так, говорю, метод есть, давай рассказчика.

— Я идею дал, — говорит. — С меня хватит, голубчик…

Ну, ясно, не мой же дядя. Со стороны жены дядя. Чего от него хорошего дождешься?

Граждане, ищу рассказчика!

БАНКЕТ

Полусонная атмосфера конторы в этот день взорвалась.

В бухгалтерии передвигают столы, выстраивая их замысловатым вензелем — инициалами управляющего. Столы загружаются закусками. В углу озорно поблескивают бутылки.

В помещении планового отдела рядами расставляются стулья: здесь будет проходить торжественная часть.

В кабинете Ивана Фомича подбиваются последние косточки. Здесь все руководство: «сам» — Иван Фомич Фортунов, представительный мужчина, обладающий столь многими достоинствами, что все их просто невозможно перечислить; его «зам» — Семен Прохорович Кусакин, прославленный искусством маскировать свою обширную лысину за счет «займов» с висков и затылка (говорят, что именно это внушило высшему начальству мысль о необыкновенном даре Семена Прохоровича везде находить скрытые резервы); и наконец — завкадр — Илья Михеевич Изюмкин, человек маленького роста, но с громадным, поистине неистощимым запасом нежных чувств к слабому полу. Илья Михеевич — мечтатель; он мечтает о том, что «самого» перебросят на руководство трикотажной фабрикой, он, конечно же, возьмет «своего» кадровика, а там — тысяча работниц!..

Предместкома — Н. И. Куфейкина — отсутствует. «Сам» вызывает ее только подписывать принятые решения.

Контора успешно выполнила план: по заготовке пера — на сто и одну десятую процента, пуха — на сто и одну тысячную. Итоговый доклад звучит победно. Однако даже Иван Фомич, непревзойденный мастер отчетов, нынче не может придать докладу того алмазного блеска, который дает только цифра двести.

Виной всему — новый директор треста. Странным человеком оказался этот новый директор. Когда 25 декабря Иван Фомич принес ему на подпись «скорректированный» план на прошедший год, этот новичок пожелал узнать, сколько же все-таки пера и пуха фактически заготовила контора. И крупно вписал эту мелкую цифру в плановое задание, безжалостно вычеркнув еще вполовину меньшую, любовно выведенную Иваном Фомичом.

— Я не потерплю очковтирательства! — грозно сказал директор.

И двести процентов плана ухнули. Иван Фомич объявил всеобщий аврал, самых бойких заготовителей самолетами отправил в столицы с наказами «обработать» крупных пернатых, зимующих в зоопарках, но… несознательные пернатые линять в морозы отказались, а ощипать их тайно не удалось: охрана была на высоте. Не спасли положения и скупленные в магазинах зубочистки из гусиных перьев: к плану добавилась лишь сто одна тысячная процента… Утешало, что сумму премий новый директор не уменьшил.

…Идея осенила Семена Прохоровича. Идея, прямо скажем, смелая, новаторская.

— Иван Фомич, — тихо сказал он, борясь с волнением. — А что если их того… сложить? А?

— Чего сложить? — недовольно повел бровью «сам».

— Ну, эти… как их… перья с пухом… Там сто процентов и здесь сто. А вместе-то?

— Ай, Семен! Ну, Семен! — Иван Фомич, сразу уловив гениальность идеи, расплылся в улыбке. — Вместе-то — двести! Двести процентов! Михеич, скорректируем…

А в бухгалтерии тем временем заканчиваются последние приготовления. Уже расставлены тарелки, остророгие вилки нацелены на добычу.

Не разрешается только откупоривать бутылки: «сам» строго следит, чтобы его доклады слушали трезвые подчиненные.

Восемнадцать часов двадцать минут. Возбуждены самые инертные. Контора гудит.

Восемнадцать сорок. Хлопает входная дверь. В кабинет Ивана Фомича входят руководящие супруги.

Девятнадцать двадцать. Из заветных дверей выглядывает Изюмкин, машет секретарше Аллочке:

— По местам! По местам!..

Девятнадцать тридцать пять. Под гром аплодисментов руководство занимает места в президиуме. Торжества начинаются. На повестке вечера — доклад Ивана Фомича.

Иван Фомич с научной точки зрения рассматривает аспекты проблемы заготовки пера и пуха с древнейших времен до наших дней.

Дух эпохи — критика и самокритика. Иван Фомич самокритично признал, что такие побочные продукты, как мясо и жир, контора еще не освоила, они уплывают в другие ведомства.

К концу второго часа сотрудники твердо уяснили: под руководством Ивана Фомича контора вот-вот достигнет сияющих вершин областного первенства.

Минутная стрелка начала свой бег по третьему кругу. Заготовители восторженно приветствовали переход ко второй половине официальной части — премированию.

Изюмкин зачитал приказ по тресту: