Карусель - Семен Теодорович Альтов

повысил процент зацепляемости мяса, но уменьшил процент попадания его в рот. Мясо с размаху шлепало джентльмена то по щеке, то по подбородку. Кроме того, крючок иногда зацеплял джентльмена за губу. И джентльмен начинал биться, как рыба, об стол, пытаясь сорваться у самого себя с крючка.

Однако джентльмен не сдавался и вскоре изобрел ТРЕЗУБЕЦ, зубья которого были расположены треугольником. Но при первой же попытке отправить мясо в рот джентльмен чуть не остался без глаз.

Тогда он изобрел ЩИПЦЫ. Мясо быстро попадало в рот, но щипцы долго не вынимались изо рта.

Прошло несколько голодных лет. Однажды джентльмен загорал на крыше, подставив солнцу свое лицо — все в шрамах, порезах и уколах. И вдруг увидел на скотном дворе двузубые ВИЛЫ…

Конечно, и у этого изобретения были свои недостатки.

Во-первых, взять вилами можно было только очень большой кусок мяса.

Во-вторых, пользоваться ими можно было только при помощи слуги, который стоял по другую сторону стола с вилами наперевес.

В-третьих, когда джентльмен съедал мясо полностью, горло его упиралось в основание вил и голова оказывалась между двумя зубьями, и часто с проткнутыми мочками ушей.

Именно это несоответствие и подтолкнуло джентльмена сделать миниатюрную ВИЛОЧКУ, которую с первым же куском мяса он и проглотил.

Наконец джентльмен изобрел то, что мы сейчас называем ВИЛКОЙ. Это была большая победа творческого ума и желудка.

Остается только добавить, что к тому времени, когда джентльмен взял в руки первую вилку, у него уже выпали последние зубы.

И вилка ему уже была не нужна.

Случай с литературоведом

Литературовед Кротов ехал из Ленинграда в город Пушкин, чтобы принять участие в Пушкинских чтениях. Глядя на унылые картины, пробегавшие за окном, он размышлял о связи литературы и литературоведения и не заметил, как подъехал к Царскосельскому лицею.

Кротов вылез из кареты и сразу опьянел от кислорода.

— Ну, слава государю, успели-с! — сказал ему швейцар с седыми баками. — Лицеисты все в сборе.

Кротов скинул швейцару меховую шинель и, поскрипывая высокими сапогами, поспешил за каким-то кавалергардом.

«Хорошо придумано, — еще ничего не понимая, мысленно отметил Кротов. — Только как же я проморгал, когда автобус на карету меняли?»

Наконец они пришли. Зала была уже полна. Слышались обрывки фраз: «Экзамен… Словесность…» Незнакомая дама обратила на Кротова свой лорнет и учинила ему улыбку.

Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Кротов повернулся и обмер: рядом с ним за длинным экзаменаторским столом сидел Державин. Правда, уже старик. Нет, это был не сон. Маститый поэт екатерининской эпохи насупил брови и спросил литературоведа:

— Ну что, начнем?

— Как вам будет угодно, — пролепетал Кротов и, подумав, робко добавил: — с!

В то же мгновение на середину залы вылетел курчавый мальчуган и с жаром стал читать свою оду «Воспоминания в Царском Селе».

Кротов вспотел. Он впервые видел живого Пушкина. Но тут же поймал себя на мысли, что думает совершенно о другом: «Как жить? Где работать?! О ком писать?!!»

И даже после бала, утомленный, наш литературовед долго не мог прийти в себя. «О ком писать, — думал он, засыпая, — если даже Пушкин ничего такого еще не создал?!»

Проснулся Кротов в середине ночи. «Ничего не создал?!» Он вскочил с постели.

— Так зачем же я буду писать о Пушкине? Хватит! Теперь я сам себе Пушкин!

Кротов положил перед собой стопку чистой бумаги и, умакнув гусиное перо в чернила, начал сочинять:

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог…

Сочинялось легко.

— И без всяких черновиков! — радовался он. — Сегодня же отнесу к издателю.

Но через несколько минут наступил творческий кризис. Наизусть «Евгения Онегина» Кротов не помнил.

— А изложу-ка я его прозой! — решил он и написал: «Надев широкий боливар, Онегин едет убивать время, что наглядно рисует нам образ лишнего человека».

— Не то! — выругался про себя Кротов и все зачеркнул. — Так теперь пусть другие литературоведы пишут: «В своем романе «Евгений Онегин» отец русской литературы Кротов с потрясающей полнотой раскрыл нам всю пустоту светского общества». Белинский.

— Светского общества… — повторил Кротов.

Ему припомнилась незнакомка с лорнетом. Красивая женщина, а из светского общества! И все присутствовавшие на экзамене — из светского общества! И даже он, Кротов, тоже из светского общества!

— Да меня за это светское общество!..

Кротов сжег неоконченный вариант «Евгения Онегина» и дал себе честное слово никогда в жизни не быть больше Пушкиным.

— Напишу-ка я о том, что мне ближе, — сказал он и, положив перед собой новую стопку чистой бумаги, написал сверху: «Преступление и наказание. Кротовъ» (с твердым знаком на конце). — Этим бессмертным произведением я вынесу суровый приговор всему буржуазному индивидуализму! — воскликнул он и тут же осекся, живо представив себе карающую десницу шефа жандармов Бенкендорфа.

— На какие ж гроши мне теперь жить?! — чуть не зарыдал Кротов. — Комедию, что ли, писать?! — и написал на новом листе: «Ревизор», — но, вспомнив, каким суровым нападкам подвергнется гоголевское творение, Кротов схватился за голову:

— Что делать?

И тут же поспешно добавил:

— Чернышевский. Ему принадлежат эти слова, а не Кротову.

— Кротову! — прогремел над ним железный голос. Воздух наполнился азотом, водородом и выхлопными газами. Дышать стало легче.

— Слово предоставляется литературоведу Кротову! — повторил голос.

Все зааплодировали.

Кротов будто пробудился ото сна. Он взошел на трибуну, опустил пониже микрофон и с особой проникновенностью начал:

— Мы собрались на этот чудесный праздник, чтобы почтить память Пушкина, патриота-гражданина, борца с самодержавно-крепостническим строем!..

Ножновка

(Отчет конструкторского бюро)

Нашему бюро было предложено усовершенствовать пилу для спиливания деревьев.

Экспериментальным путем мы установили, что ножные мышцы толще ручных, и разработали модель ножной пилы: «Ножновка». Два пильщика ложились на спину и пилили ногами. Правда, в среде пильщиков началась повальная эпидемия ревматизма.

Тогда мы предложили прикреплять к дереву сиденья и пилить по-прежнему ногами, но сидя. Правда, в конце распиловки пильщики не успевали соскакивать с дерева и падали вместе с ним.

Тогда мы предложили к сиденью прикрепить колесо, а сбоку — пилу. Пильщик объезжал вокруг дерева — и дерево падало. Правда, сам пильщик не успевал вовремя откатываться от ствола, и ствол откатывался по нему.

Тогда мы предложили к сиденью и колесу прикрепить второе колесо, соединить их рамой, поставить руль, звонок, цепную передачу и две педали. Цепь от педалей шла на пилу. Звонок сообщал о конце распиловки. На такой пиле стало возможным прибывать к месту пилования. Правда, к концу