Павел Мартынов - Пограничное состояние (сборник)

Тут мы все заметили, что Юра сиял неожиданно румяным, здорового цвета, чисто выбритым лицом. И вообще был элегантен как рояль — туфельки почищены, брючки отглажены.

Это поражало в самое сердце. Оказывается, пока мы еще отдирали наши бренные тела от коек, Юра уже успел смотаться в политотдел, а оттуда — сразу к командиру.

Там он честно доложил всем инстанциям, что не может продолжать службу в краснознаменном Среднеазиатском. По причине того, что отбил верную супругу у боевого товарища-офицера. (Глаза вниз, испытываем муки совести!)

Что он влюбился (на щеках румянец, глаза горят!) и что Рая тоже испытывает к нему пылкие ответные чувства. (Да уже весь отряд знает, а может, и до округа дошло, не дай бог!) И так далее… Что это — на всю жизнь, и вообще он собирается на ней жениться (фуражку к груди, на глазах скупая мужская слеза). И все такое… Что он уже даже написал (телеграфировал, телефонировал!) своей законной жене обо всем. (Стыд то какой!) И пятое-десятое…

В общем, история скверная! (Как нам с товарищем боевым друг другу в глаза смотреть? Каждый день встречаться. Да и ходим-то ведь с боевым оружием! Мало ли чего?) И самый лучший способ не выносить сор из избы — это перевести их с «молодой» невестой в другой округ. Ну, разумеется, Камчатка — это самый лучший вариант. Это всех устроит! Так будет лучше. Для всех.

Юра улетал на следующий день. На «вертолетке» Рая плакала. (Видимо, от счастья?) А он шептал ей, что заберет ее к себе на Камчатку. Вот только устроится на новом месте. И все у них будет хорошо. Любовь и семейное гнездышко. Все будет.

Через неделю улетела и Райка. К маме с папой. Ждать весточки от любимого. Милого, желанного.

А еще через месяц все узнали, что Юра, редкостная гадина, прилетев домой, к своей старой, законной жене и ребенку, упал на колени, покаялся и был прощен. И дружная, счастливая семья в полном составе укатила служить Родине дальше. На Камчатку. К морю. К океану…

…Бессоницей ветка стучится в окне…

В поте лица

В кабинете военно-политического отдела по борьбе с бандитизмом, а проще говоря, инструктора политотдела Игоря Кислицына было туманно и сизо. Бесцветный взгляд хозяина кабинета скользнул по входящему «летехе», узкие губы как бы нехотя разжались, и неожиданно приятный с хрипотцой баритон обозначил контур будущей беседы:

— Зда-аров… Как думаешь, военный, что будет, если отсюда через окно зафигачить из «базуки» по штабу?

Майор Игорь три года воевал в составе Керкинской ДШМГ[7], самого боевого подразделения среднеазиатских пограничников. И хотя прошло с тех пор уже больше года, привычки остались.

— Зашибись. Будет феерично и вполне в духе.

— Садись, кури. Мы тут с Куком работаем.

В комнате за совещательным столом сидел отрядный «комсомолец» Юра Кедров.

Куком, за железную, как у знаменитого предшественника Джеймса, сдержанность, его звал только Игорь по причине большой дружбы и предыдущей совместной боевой службы. Остальным делать этого не рекомендовалось.

Кедров одним пальцем стучал по клавишам старенькой пишущей машинки.

— Вот, Кук печатает тексты песен для сборника «афганского» фольклора. Я как старший товарищ, неглупый и чуткий, осуществляю креативное и методическое руководство. Слышал?

В округе очередная акция — «С песней по местам боевой славы!». Ну, скоро вывод из Афгана ведь. А так, мол, на память. И, вручая бойцам, с дрожью в голосе произносить: «Держите, сынки. Все, что могу. Все, что могу. Спасибо за подбитые танки…» У тебя песни есть? Хорошо. Давай две. Мы тебя в барды спродюсируем. Но лучше — пять. Вдруг не срастется с некоторыми? Кук, я правильно говорю?

— У-гм-у, — буркнул себе под нос насмерть сосредоточенный Юра.

— А вот, кстати…

В комнате возник розовощекий и сияющий замначальника политотдела:

— Игорь Юрьевич! Скоро Новый год (с намеком). Вы поздравительную телеграмму на заставы подготовили?

— Товарищ подполковник (обиженно!), нас (типа, ты что, тупой?) с округа (образца-то нет!) еще не поздравляли!

— Ну и что? А вы возьмите там сами что-нибудь набросайте. Коротенько, поподробней и по сути! Хорошо?

— Есть.

Игорь не спеша открывает ящик стола, достает бланк телеграммы и новую сигарету из наполовину опустошенной пачки.

— Кук! Что будем писать? Как обычно? «В войсках округа продолжает иметь место…»? Хотя нет. Это ж вроде должно заканчиваться строгой благодарностью с занесением в грудную клетку? А тут — праздник… Да… А вот, кстати, была у меня еще одна подруга в Загорске. Сказочной красоты мадам, я вам доложу…

Тук… Тук-тук… Постукивает машинка. Кислицин с Куком травят анекдоты, муссируют тему мерзкой (потому что нелетной) погоды и мерзкого (потому что абсолютно неконкретного в канун Нового года) военного снабжения. Стрелки часов движутся, работа работается, служба идет.

Дверь опять распахнулась.

— Игорь Юрьевич, ну что?

— Да, так точно, товарищ подполковник!

— Что «да, так точно»? Где телеграмма? Набросали?

— Дмитрий Алексеевич! Ну (с напором), нас же из ок-ру-га (им-то там виднее, правда?) не поз-драв-ля-ли?!

— Так! Мне все ясно! Не надо! Ничего не надо! Я — сам!!!

Дверь захлопнулась. Стряхивается пепел. Снова открывается ящик стола и со словами:

— Правильно… Что я, телеграфист, что ли? — бланк небрежно смахивается в стол.

Взгляд на часы. 12.20. В 13.00 — по распорядку обед. Взгляд на коллегу.

— Кук! Вкалывать осталось сорок минут…

Руки в крови

Все было плохо. Все было еще хуже, чем всегда. Ночные наряды должны были меняться на месте. Но первые снялись и ушли на заставу пораньше и нижней тропой. А другие пришли попозже и верхней…

А во временном разрыве, как в черную дыру, как мыло в анус, на нашу территорию проникли-проскочили два афганца. Контрабандюги. С грузом. С наркотой. На «закладку».

И, уже возвращаясь, напоролись они на доблестных советских пограничников. На новую смену, свежую. Незадача, однако…

Один сразу рванул обратно и попер, попер, родимый, в горы.

А второй метнулся к воде, сиганул рыбкой в мутные пянджские воды, плюхнулся на автомобильную камеру и поплыл. Ихтиандр, не иначе.

Старший наряда, ефрейтор Заколупкин, отличник боевой и политической подготовки, видя, что вражина уходит, принял грамотное решение и открыл огонь на поражение. Он выпустил двенадцать пуль… Всего двенадцать. Маленьких злобных металлических ос. Глухой ноябрьской ночью.

Потом уже было много всего: большой поиск, резерв пограничного отряда, прожектора, собаки, утром вертолеты, куча задействованного народа. Нашли и взяли живым полузамерзшего в горах второго. Нашли и тело первого. Его прибило к нашему берегу километрах в десяти ниже по течению.

Потом, немного позже, были встреча пограничных комиссаров и официальная передача одного тела и одного живого иностранного гражданина. На историческую родину. И разумеется, протокол.

Увидев два маленьких пулевых отверстия — во лбу и в глазу своего подданного, — афганский пограничный комиссар в небольшом шоке только и смог спросить:

— У вас все так стреляют?

— А как вы думали? Все, как один! — не моргнув глазом, отчеканил наш комиссар и, вздохнув, добавил: — Извините, конечно, уважаемый, что так вышло именно с вашим, э-э… гражданином… Служба, что поделаешь… М-да…

А живой нарушитель стоял в наручниках под автоматными стволами с глазами затравленного волка, судорожно сглатывая слюну и медленно замерзая на холодном ветру.

О чем он думал в тот момент? Может, о том, что лучше б ему было тоже умереть, сдохнуть той ночью от рук неверных? А может, о том, что он скажет своим хозяевам? О глотке горячего чая, о детях, если они у него были? Хотя, скорее всего, он просто тихо молился своему мусульманскому богу и не думал ни о чем. Лишь бы все закончилось поскорее.

А еще в этот же день на памирской земле высадился целый десант проверяющих «товарищей из Центра» (святое дело!) во главе с хмурым и неприветливым полковником Боченовым.

И пошло расследование. Обычное гнусное дело. Опросы, допросы, эксперименты… Писались и переписывались по десять раз объяснительные, составлялись рапорта, справки, акты. Рыли носом землю штабные, на проверках всегда очень противные и вредные, трясли местных языкастые таджикоговорящие разведчики. Серыми тенями мелькали то тут то там проницательные особисты и крутились у всех под ногами вездесущие политработники. А как же без партийно-политического контроля?

Умаялись все, измучились, устали страшно. Мишке Варламову, начальнику «зачумленной» заставы, безудержно хотелось выпить и поспать хотя бы часок. Он уже третьи сутки был на ногах, или на том, что от них, стертых до копчика, осталось. Но он был крайним, и его последовательно, хотя, скорее всего, и без злого умысла, лишали сна, горячей пищи и жены.