Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич

Начальство запросило сведения о нем у властей его родного города. Ответ получился весьма странный: был-де, мол, рядовой Аникеев и был подпоручик Шуйский, а подпоручик Аникеев-Шуйский, то ли самозванный, то ли крамольный, тоже был, судился в шестнадцатом году военным судом, был разжалован и приговорен к каторге.

Сперва с Родионом поговорил батальонный командир, которого солдаты уважали и за то, что капитан провел всю войну на передовой, и за то, что никогда не нагрубил солдату и безвинно никого не наказал.

Почесывая заросшие щеки, капитан напрямик спросил:

— Правда ли, что вы подпоручик?

— Так точно, — по-солдатски ответил Родион.

— А почему же вы рядовой?

Родион доверчиво объяснил, почему тайком бежал на фронт.

— Ваша история удивительна и неправдоподобна, — сказал капитан.

— Жизнь часто кажется неправдоподобной, господин капитан! — отвечал Родион с грустью. — Таково людское свойство — охотно верить лжи и не верить правде.

Капитан улыбнулся. Этот рядовой отлично владел немецким языком и даже, говорят, произнес перед немцами такую антивоенную речь, что, скажи он ее по-русски, его тут же следовало бы арестовать. При всей своей невзрачной и нелепой внешности он умел действовать решительно и круто — загнал солдат в воду, а сам вошел последним, — и люди слушались его и подчинялись ему. Капитан словил себя на том, что поддается первому впечатлению, которое частенько обманывает.

— Я вовсе не хочу сказать, что не верю вам. Но лучше будет, если для начальства вы найдете более внятную версию.

Родион с сожалением пожал плечами: правда есть правда, а ложь придумывать он не станет.

— А вы всегда говорите правду?

— Стараюсь.

— Ладно, — сказал капитан. — Мне приказано доложить командиру полка. Должен предупредить вас, полковника Варварова не интересует то, что думает кто-то другой, да еще вчерашний нижний чин. Едва ли ваша версия покажется ему вразумительной. Неожиданное не вызывает доверия. Тем более, если нужно еще напрячь ум и воображение. А эти качества не так уж часто встречаются.

Полковник Варваров ждал со дня на день генеральского чина. Теперь он побаивался, как бы провал наступления по приказу Керенского — «приказываю вам — вперед» — не отразился на его производстве. Да и время было чертовски тревожное: развал армии обонялся в самом воздухе, как неистребимый запах прелой гнили. Целые роты рассыпались как песок, дезертирство приняло чудовищные размеры. Солдаты ненавидели офицеров, офицеры боялись солдат. Сегодня офицеру получить пулю в спину так же легко было, как солдату вчера получить по морде. А из тыла шли вести, которые лучше бы и вовсе скрывать от солдат, и без того отравленных «большевистской заразой». И вдруг какой-то рядовой оказывается беглым подпоручиком. Полковник Варваров был в недоумении.

Он был не один, когда к нему ввели рядового Аникеева. Полковник был явно обескуражен видом солдата: в слишком большой фуражке и слишком больших сапогах, он выглядел точно ряженый.

Сам полковник был круглолицый, толстозадый, и все на нем сидело в обтяжку, и всему было очень тесно — заду в штанах, шее в воротнике кителя, икрам в сапогах, и все как бы норовило вылезть наружу, словно тесто из квашни.

— Ты кто такой? — спросил полковник. — А-а, знаю, знаю, рядовой второй роты. И в каком досадном виде являешься! А говорят еще, что ты прапорщик.

— Подпоручик, господин полковник! — негромко и с достоинством отвечал Родион.

Все вокруг улыбнулись: уж очень неуклюжий и глуповатый вид был у этого несообразного подпоручика, не верилось, что он — офицер.

— Почему скрываешься? В кошки-мышки играешь. Нашкодил? Разжаловали? А за что? Голой ж… девку на лед сажал или в картишках обдёрнулся? — Он сделал движение опытного картежника, перебравшего незримую колоду карт, — Вот и дуй в кулак — будет тебе так. — И он захохотал, колышась всеми частями и складками своего мясистого тела.

Засмеялись и все присутствующие, но гораздо сдержанней полковника.

И Родион улыбнулся криво и судорожно, как будто испытывал неловкость и стыд за этих людей, которые смеялись вовсе не оттого, что полковник сказал что-то остроумное, а из угодливости перед начальством.

Его улыбка взорвала полковника.

— Прекратить! — заорал он, наливаясь кровью, как индюк.

Все мигом перестали смеяться, и только у Родиона кривились губы в неудержимой гримасе беззвучного смеха.

— Ты, что ли, идиот? Изволь отвечать, за что был разжалован?

Родион не обиделся, ему ли, рядовому, обижаться!

— Я не был разжалован. Меня насильно удерживали в тылу, и я дезертировал на фронт, — отвечал он серьезно, даже слишком серьезно.

— Как так дезертировал?

— На фронт, господин полковник! — сказал Родион с озорным блеском в глазах.

— Не хватало еще, с фронта. Я бы тебя, голубчика… И вот что, не вольничай! Ты пока рядовой и останешься таковым до выяснения.

— А я и не хочу быть никем иным.

Полковник оторопел.

— Это почему?

— Человек должен быть там, где он наиболее полезен.

Полковник нахмурился, вдруг просиял от удовольствия.

— А верно. Разумная мысль, господа! Разбавить темную солдатскую массу сознательными, толковыми людьми. Превосходная идея. Обуздать инстинкты черни, восстановить дисциплину, не дать прорваться слепой и грозной стихии… противостоять большевистской агитации и демагогии… Замечательная мысль! Молодец! Хвалю. — И как бы спохватившись — Но позвольте, черт возьми, подпоручика звали Аникеев-Шуйский, а вы просто Аникеев. Куда девался Шуйский?

Родион ответил, что он был Аникеевым-Шуйским, пока был подпоручиком, а став рядовым, снова стал Аникеевым.

— Ничего не понимаю, — проговорил полковник. — Что ты прикидываешься дураком? Аникеев-Шуйский совсем другой человек, почитаемый и уважаемый у себя на родине. Пострадал, так сказать… А ты жалкий проходимец и самозванец.

Родиону вдруг показалось, что он стоит перед военным судом и полковник Варваров обернулся в Маслюкова. Он узнавал его по красно-бурому лицу, отвислым щекам и тяжелому захребетнику. Так реально было впечатление, что он даже протер глаза — не сон ли? И так мимически красноречив был его жест, что все снова засмеялись, словно увидели перед собой актера.

— Непостижимо! — произнес Родион своим глуховатым, негромким голосом, как бы размышляя вслух. — Какой сегодня год? Семнадцатый ли? Не верится. Я все это уже слышал на царском суде. Вы и тогда обвинили меня в самозванстве, назвали проходимцем, авантюристом и приговорили к смертной казни, господин Маслюков! — сказал он ошалевшему полковнику.

— Черт знает что такое, — пробормотал тот в замешательстве.

— Меня выручила и спасла Февролюция, — сказал Родион, безотчетно повторяя слово, изобретенное Филимоном. — Но только для того, чтоб вновь загнать в капкан. И вот я снова рядовой. И снова стою перед вами. Чему вы смеетесь?..

Но его не слушали.

— Февролюция! — выкликал полковник, хохоча как бешеный. — Февролюция! — надрывался он, отливая синевой. — Господи! И насмешил и