Лишь одна музыка - Викрам Сет

Дворжак... Вы ведь не имеете в виду Дворжака?

— Нет. Дворжака я не имею в виду.

— Ну, хотите, вместо него я закажу вам трио, сэр?

— Нет, спасибо.

* * *

В голосе девушки из «Чаймса»18 слышится скептицизм:

— Струнный квинтет Бетховена до минор. Вы сами слышали это произведение, сэр?

— Нет, но мне о нем рассказали. Это хорошо задокументировано.

— Ну, сэр, я боюсь, у нас нет нот с таким описанием. Может быть, оставите нам свой номер телефона...

— Послушайте, у вас же должен быть где-то список бетховенских опусов по номерам? Вы не могли бы посмотреть номер сто четыре, пожалуйста.

Полувздох-полухмык:

— Я полагаю, да.

Она возвращается и обескураженным, извиняющимся тоном:

— Ну, сэр, похоже, вы правы.

— Похоже, я прав?

— Я имею в виду, вы правы. Ну, не знаю, что сказать. Извините. У нас этого нет, и в продаже тоже нет.

— Но это же Бетховен, не Энгельберт Хампердинк. Вы абсолютно уверены, что не можете откуда-нибудь заказать?

Секунда молчания. Потом она говорит:

— Я тут подумала о некоем варианте. Вы подождете минуту?

— Неделю, если надо.

Вернувшись, девушка сообщает:

— Я посмотрела в микрофильмах. Не знаю, что вы об этом подумаете. Издательство «Эмерсон» выпускает это в аранжировке для квинтета с кларнетом. Партии и партитура. Мы можем заказать для вас ноты. Это займет пару недель. Но больше ничего нет.

— Кларнетовый квинтет? Это совершенное безумие. Ну, закажите его, пожалуй. Нет, не заказывайте. Я еще перезвоню.

* * *

Главная публичная нотная библиотека в Лондоне странным образом открывается только в час пополудни, так что я решаю пока попробовать библиотеку в Манчестере.

Звоню в Музыкальную библиотеку Генри Уотсона, мой второй дом, когда я был студентом в Манчестере — и, что даже более существенно, в те три года между школой и колледжем, когда я с трудом зарабатывал на жизнь. В те дни у меня не было средств на покупку нот. Если бы эта библиотека не существовала, не знаю, как я смог бы воплотить свою мечту стать музыкантом. Я обязан ей столь многим, что, надеюсь, могу себе позволить быть обязанным ей еще чуть-чуть.

Глубокий мужской голос на том конце провода. Я объясняю, что мне нужно.

В ответ — легкое удивление:

— Вы имеете в виду, что эта аранжировка — его? Да, конечно, конечно, если есть номер опуса, она должна быть, не так ли?.. Подождите.

Долгое ожидание. Две, три минуты. В конце концов:

— Да, у нас есть партии некоторых квинтетов Бетховена: ваш — один из них. Смотрите: есть четвертый, двадцать девятый, сто четвертый и сто тридцать седьмой. Это издание опубликовано «Петерсом», но не знаю, есть ли оно в продаже. Оно у нас со времен Потопа. С двадцатых годов, если не ранее. И вам будет интересно узнать, что у нас также есть миниатюрное издание — «Эрнст Эйленбург». Тоже достаточно древнее. На этом написано «Август, тысяча девятьсот шестнадцатый». Надо же, каждый день что-то новое. Должен признаться, я никогда не слышал про опус сто четыре.

— Не знаю, как вас благодарить. Остается одна сложность — я в Лондоне.

— Ничего страшного. У нас есть межбиблиотечные займы, любая приличная библиотека может у нас его попросить.

— Например, Вестминстерская музыкальная библиотека?

— Да, я полагаю. У них были свои... мм... проблемы, но я думаю, они по-прежнему могут отличить трио от квинтета.

Я улыбаюсь:

— Вы правы, они не в лучшей форме. Но я слышал, у вас тоже были проблемы в последние годы. Совет недоволен и так далее.

— Ну да, было много беспорядка после семьдесят девятого. Мы выстояли не так плохо, как некоторые. Главное — продолжать существовать.

— Я очень многим обязан вашей библиотеке, — говорю я. — Семь лет провел в Манчестере.

— А.

Пока мы разговариваем, в моей памяти возникают кривые стены, свет через окна, тяжелые полки из красного дерева. И книги, чудесные ноты, которые я мог брать даже до того, как попал в Королевский Северный колледж музыки, — когда я барахтался, чтобы выжить и сэкономить, без какой бы то ни было официальной поддержки, академической или музыкальной.

— Кстати, — продолжаю, — в последний раз, когда был в Манчестере, я заметил, что вы оборудовали библиотеку современными шкафами и избавились от прекрасных старых полок из красного дерева.

— Да, — он, будто защищаясь, — это хорошие солидные шкафы, ну немного скользкие. Когда мы преодолеем скользкость, будет как раз то, что надо.

— Преодолеете? Как?

— Изолентой. Или наждачной бумагой.

— Наждачной бумагой?

— Да, наждачная бумага очень хорошо работает. Да. Я сам за наждачную бумагу. Странная вещь с наждачной бумагой: она делает сложное простым, а простое — сложным... Хорошо, не буду пока ставить эти ноты на место. Я их отложу, с запиской, что мы ожидаем запрос из Лондона, да?

— Если можно. Спасибо. Громадное спасибо, на самом деле.

* * *

С трудом верится. Я сыграю этот квинтет, как только получу ноты. «Маджоре» сможет на время найти второго альтиста. И я знаю, что, в отличие от трио, ничто меня не остановит, не парализует мое сердце и руку. Но теперь я жажду его услышать. Должна же в Лондоне где-то быть его запись.

Я вхожу в автобус и сажусь сверху спереди. День ясный, морозный. Ветер задувает внутрь по краям лобового стекла. Дорогу устилают сухие листья платанов. Через голые ветки я вижу Серпентайн.

Вскоре, однако, я на Оксфорд-стрит, полной противоположности зелени и воде. Красные автобусы и черные такси, как два враждующих вида гигантских муравьев, заполоняют дорожные полосы. Перед Рождеством тротуары кишат покупателями, мечущимися, как безумные тли.

Я захожу во все магазины, какие есть, — в бесконечных «Тауэрах», «Эйч-Эм-Ви», «Вёрджинах», «Мьюзик дискаунт-центрах», разных лавочках я говорю с продавцами, с напряжением разглядываю мелкий шрифт в каталоге компакт-дисков, пока наконец не понимаю, что компакт-диска с записью этого произведения нет и почти наверняка никогда не было.

Без особой надежды звоню Пирсу и спрашиваю у него совета. Он думает, что слышал про эту вещь, но не может мне посоветовать, где найти запись. Тогда я звоню Билли, который, несмотря на то что он современный композитор до мозга костей, по-прежнему верит в достоинства винила.

— Мм, — говорит Билли, — это очень маловероятно, но попробуй в «Харольде Мурсе»19. У них много старых пластинок: может, что-то там есть. В любом случае ты недалеко. Вреда не будет.

Он объясняет мне, как добраться, и добавляет:

— Было бы здорово это сыграть, если оно существует.

— Вопроса «если» уже нет, Билли. Мне удалось найти партитуру и партии.

— О, я был бы счастлив посмотреть ноты, — говорит Билли с энтузиазмом композитора. — Был бы счастлив. Полагаю, это переписывание, да, но не только переписывание. Он должен был бы многое поменять — я имею в виду, по-настоящему поменять. Как одна виолончель может выполнять двойную роль? И что насчет прерывистых аккордовых пассажей на фортепиано? Это ведь не подходит для струнных, правда? И...

— Билли, извини, мне надо идти. Но спасибо большое. Правда. До вечера.

Я, словно заново родившись, нетерпеливо ищу и нахожу магазин. После стеклянно-хромированных гигантов на Оксфорд-стрит, заполоненных эскалаторами, децибелами и охранниками, «Харольд Мурс» — просто диккенсовское пристанище, с немногими сомнительного вида посетителями, сонно проглядывающими картонные коробки. Меня направляют в подвал, посмотреть, что может быть там. Я разговариваю со стариком, который хочет помочь, но в данном случае помочь не может.

— Вы уверены, что это не опус двадцать девять?

— Уверен.

— Ну, напишите ваше имя и телефон на этой карточке. Если что-то появится, мы с вами свяжемся.

Наверху, за прилавком в глубине магазина, я замечаю погруженного в свои мысли человека. Я уже готов уходить, и я знаю, что это безнадежно, но все равно решаю спросить на всякий случай.

Он закрывает глаза и постукивает по губам указательным пальцем:

— Вы знаете, это мне что-то напоминает. Я не хочу быть слишком оптимистичным, но вам не сложно опять спуститься? Есть стопка восточноевропейских пластинок, которая там уже давно. Я ее еще не расклассифицировал по композиторам, но мне кажется, что, возможно... Конечно, я могу ошибаться; или, даже если я прав, это могло уже быть продано.

Через пять минут он вытаскивает пластинку, смотрит на обе стороны конверта и протягивает ее мне.

1.15

На Риджент-стрит я сажусь в автобус домой. Передние сиденья заняты, так что сижу у окна посреди автобуса. За мной дюжина французских