Огненный перст - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

«Гибкий» едва взглянул на Дамианоса. Зевнул, отвернулся. Откуда понял, что это и есть аминтес, вызванный к пирофилаксу – ведомо одному Богу.

В вестибуле вошедшего встретил такой же безмолвный привратник, провел к протоканцелярию Агриппе, доверенному помощнику Кириана. Это Агриппе в прошлом сентябре Дамианос отчитывался о выполненном задании.

Двадцать лет знали они друг друга, но ни разу не разговаривали ни о чем кроме дела. Начальник канцелярии всегда смотрел вниз, никогда не улыбался, не сердился, не повышал голоса. Казалось, он не ест, не пьет, не сморкается, не чихает. Будто и не человек вовсе, а третья рука пирофилакса.

Провести посетителя в святая святых, в апартаменты хозяина, мог только Агриппа. Спрашивать его о причине вызова было бесполезно. Скоро и так всё выяснится.

Прошли через первый двор, атриум, потом колоннадой, потом через тенистый перистиль, куда выходила галерея личных покоев пирофилакса: кабинет-таблинум, гостиная-экседра и библиотека.

– Иди в библиотеку, – коротко сказал Агриппа, впервые разомкнув уста. И не ушел до тех пор, пока не убедился, что Дамианос поднялся, куда следовало.

Несмотря на полуденное время, в комнате было сумрачно. Ниши, где лежали свитки и пергаменты, тонули в полутьме, на широком столе горели две лампы. В богатых домах обычно использовали свечи – они приятно пахли и не чадили, но пирофилакс предпочитал желтоватый и ровный свет горящего масла.

Человек в потертой шерстяной тунике не поднял головы. Он быстро писал железным стилусом на восковой табличке. Рядом накопилась целая стопка исписанных табул. Потом старший секретик возьмет эти записи и перенесет их на пергамент для долгого хранения.

Кириан никогда не приступал к новому занятию, не окончив прежнего – эта его привычка была Дамианосу известна. Поэтому он не поздоровался, не приблизился, а остановился у порога и стал ждать.

Даже хорошо, что пирофилакс занят. Можно было не торопясь его рассмотреть. В детстве и ранней юности Дамианос видел этого человека часто. Когда Гимназион еще только создавался, Кириан проводил там много времени. Придумывал, как лучше всё устроить, и даже несколько раз сам проводил философические уроки. Каждое сказанное им слово Дамианос запомнил на всю жизнь.

Совсем седой. Макушка оплешивела. Морщины на лбу стали еще глубже – но ни одной поперечной, только продольные: пирофилакс никогда не сердился, а вот в задумчивости пребывал часто.

Да, постарел, но блеск в глазах всё тот же, а движения по-прежнему точны и скупы. Сколько ему? Шестьдесят пять, а то и семьдесят. Редко кто доживает до подобного возраста, сохранив остроту ума и крепость тела.

– С этим всё, – сказал пирофилакс, кладя табличку поверх остальных. – Это мои соображения по поводу доклада достопочтенного Льва Математика. Представь себе, он просит освободить его от епископского сана, потому что хочет создать Университет – специальное заведение для подготовки ученых. Очень интересная идея. Императрица спросила моего мнения.

Так было всякий раз. Они могли не видеться несколько лет, а потом Кириан вел разговор, будто тот и не прерывался. Может, это и в самом деле была одна и та же растянутая на десятилетия беседа.

– Вроде нашей Академии? – так же легко спросил Дамианос.

С пирофилаксом просто: есть у тебя вопрос – задай.

– Нет. У нас дают главным образом практические знания, сугубо прикладного направления. А в Университете будут учить теории, то есть с точки зрения логофета императорской казны вещам совершенно бесполезным. Логофет, скучный человек, дал отрицательное заключение, поэтому я и скребу железкой по воску… Подойди-ка. Ты стоишь спиной к свету, и я не вижу лица.

Молча они смотрели друг на друга четыре стигмы – Дамианос сосчитал. В углу стояла клепсидра, водяные часы, и один раз за четверть минуты, в стеклянный сосуд срывалась звонкая капля.

– Я и забыл, что у тебя такая же метка, как у меня, – с легким удивлением сказал Кириан. – Кружок ровно посередине чела.

При этих словах оба непроизвольно коснулись каждый собственного лба. У аминтеса там было светло-коричневое, почти незаметное на загорелой коже пятнышко размером с мелкую монетку. У пирофилакса – чуть крупнее и розовое, прикрытое свесившейся седоватой прядью.

– Загадка природы. – Кириан задумчиво покачал головой. – У нас, Лекасов, в каждом поколении только один ребенок наследует эту странность: не родинка и не нарост, а изменение пигментации кожи. Размер бывает разный, цвет тоже, но это всегда кружок и всегда на одном и том же месте. Мой дед был единственным из шести детей, кто родился таким. Пятно было большое, багровое. Он говорил, что у него третье око, которое никогда не спит и всё видит.

В детстве я этого недреманного ока очень боялся. – Пирофилакс улыбнулся. – А у матери, тоже единственной меченой из семерых братьев и сестер, пятнышко было совсем маленькое и черное. Она шутила, что ее курица клюнула. Я же еще ребенком придумал, что меня коснулся огненным перстом архангел, дабы я всю жизнь служил священному огню. А ты? Какое название для свой отметины придумал ты?

– Никакое. Я не придаю этому значения, – солгал Дамианос.

Во сне с Белой Девой, самом первом, она обратила свой лучезарный взор ему на чело, и он понял: вот зачем он носит на себе этот знак. Чтобы Она могла его опознать.

– Пятно и пятно, – пожал он плечами.

– Нет, – с убеждением молвил отец. – В человеческой судьбе просто так ничего не бывает. Если ты – единственный из всех моих детей, кто унаследовал мой огненный перст, в этом есть какой-то смысл.

«Он уже говорил это в прошлый раз, – подумал Дамианос. – И в позапрошлый. И совсем давно, в детстве. Про то, что почему-то только я один родился с кружком на лбу. Будто хочет забыть про это, а видит меня – и поневоле вспоминает. Хотя стоит ли удивляться, что он не помнит всякую ерунду?».

У отца была поразительная способность слышать не произнесенные собеседником мысли. Ее-то он сейчас и продемонстрировал:

– Погоди, я тебе всё это уже говорил во время нашей предыдущей встречи. Старею. Память слабеет…

Пирофилакс сокрушенно развел руками и тут же доказал, что наговаривает на свою память:

– Когда мы виделись? Девятого мартуса пятнадцатого индикта?

– Точно так, отец, – почтительно склонил голову Дамианос.

Ничего родственного в этом обращении не было. Все аминтесы называли пирофилакса «отцом» – в том числе, говорят, и новые, купленные на рынке. Скола была и остается одной семьей.

– А перед тем мы виделись… первого февраля тринадцатого года. До того, постой-ка… в квинтилисе восьмого года, двадцатого числа… – продолжил пирофилакс, щурясь на огонь лампы.

Если б Дамианос так хорошо его не знал, то вообразил бы, что перед встречей отец заглянул в биографос и хочет произвести впечатление. Но зачем великому человеку красоваться перед аминтесом второго разряда? Кириану нравится проверять свою исключительно цепкую память, только и всего. Сам Дамианос мог перечислить все эти даты не задумываясь, без малейшей запинки. Каждая из тех встреч была вехой в его жизни. Станет вехой и нынешняя, никаких сомнений.

Что-то в отце изменилось. Постарел? Да, но не только. Никогда прежде он не вглядывался в лицо одного из своих бесчисленных сыновей так пристально.

– Да, я постарел, – опять услышал мысль Кириан. – Стал болтлив. Мне хочется с тобой поговорить… И мы обязательно поговорим. Но сначала – о деле. Тебя ждет новое задание.

Дамианос поклонился. Разумеется, новое задание – что же еще? Так происходило всегда: срочный вызов к пирофилаксу, потом отъезд. И пора бы уж. Надоело торчать в Элизии.

Кириан посмотрел на клепсидру.

– Пойдем. Через четверть часа мы должны быть в Консисторионе.