Обручение с вольностью - Леонид Юзефович

— Идем, идем, — Сигов мягко придержал его за ло­коть. — Не боись ничего. Я своих людей не выдаю!

Последние слова он произнес шепотом над самым ухом Дамеса, разворачивая его лицом к двери.

...В воспитательном доме младенцы сосали молоко через чистые тряпицы. Детишки постарше скакали на деревянных лошадках. Среди них Дамес с удивлением приметил трехлетнего сынишку уставщика Веньки Мат­веева. Надзирательницы в камлотовых сарафанах важ­но кивали своими кокошниками, гоня по горнице запах сушеных трав, пучки которых были пришпилены к сте­нам.

— Это от насекомых, — пояснил Сигов, еще pas убеждаясь, что запах свежего дерева почти сделался неслышен.

Светлая кисея колыхалась на окошках. Между ними висела картинка, изображающая козу и медведя в шляпке с цветами. Медведь, видно, хотел козу задрать и для обману прибег к такому маскараду. А на добела выскобленных половицах лежали искуснейшей работы лоскутные тропинки.

— Дядь Вася,—подскочил к Дамесу матвеевский сы­нок. — Глянь-ко, кобылка у меня!

— Ну вот, — сказал Капусткин. — У тебя тут и зна­комцы имеются. Захаживал сюда преж сего?

— Бывал, бывал, — встряла старшая надзирательни­ца. — У него сердце доброе. Даром что швед... Жалеет несчастненьких, гостинчики носит. А капитан-то ваш пишет только. Сам ни раз-детишек ничем не побаловал.

Сигов возложил руку на плечо Дамесу:

— Он и сам, можно сказать, сирота. Потому пони­мает!

Дамес оторопело поглядел на него и вдруг сообразил,, что к чему. Теперь понятно стало, зачем Евлампий Мак­симович полночи сегодня к нему на двор ломился — видать, не с пьяных глаз...

— Что скажешь, голубчик? — спросил Капусткин. — Все ли здесь так было?

С удовольствием услышав, как стоявший рядом Сигов затаил дыхание, Дамес медлительным взглядом об­вел горницу, поелозил в задумчивости сапогом по лос­кутной тропинке, будто расправлял на ней складочку, и ответил:

— Не все так было!

— Ты подумай сперва! — вскинулся Сигов. — Чта горячку-то порешь?

— Картинки этой не было, — продолжал Дамес, под­ходя к стене, где медведь в шляпке коварно подмарги­вал вислогубой деревянной скотинке, козе то есть. — Видите, гвоздь-то недавно всажен, — он ткнул в стену пальцем. — Дерево не потемнело еще.

— Вот и ладно, — Васильев решительно прервал го­товые последовать разъяснения. — Понятно все.

— Тут, конечно, и получше все устроить можно, — вступил в разговор Платонов. — Но не погрешим ли мы тем самым против нравственности народной?

— Как это? — не понял Капусткин.

— Ну, ежели все в образцовом будет порядке, мно­гие матери начнут подкидывать сюда своих младенцев. И нравственность на убыль пойдет... Вот Семен Михеич и не сильно старается.

Васильев холодно отмел этот доморощенный софизм:

— Когда в имении царят законность и порядок, спо­собствующие процветанию, то и младенцев подкидывать нужды нет.

Сказано это было так весомо, что Платонов смол­чал. Судя по всему, Васильев был человек независимых мнений и мог повернуть дело в какую угодно сторону.

Сигов же пребывал в радостном возбуждении от то­го, что все так удачно кончилось. Прежние жалобщики, жоторые к Мосцепанову ходили, в комиссию не явились, потому как припугнули их накануне рудничной работой, колодками, голодом, солдатчиной и прочими прелестя­ми. А те, кто перед этим не остановился бы, те ныне в Златоусте проживали. Пусть их на тамошнее началь­ство жалуются, Сигову до того дела нет... Да и сам Мосцепанов про другие непорядки забыл: воспитатель­ный дом ему глаза застил.

Уже на крыльце Сигов улучил момент напомнить губернскому советнику о тирольской корове. Кончилось- то все хорошо, но и закрепить успех тоже не мешало.

— Потом поговорим, — на ходу бросил Васильев, не глядя на управляющего.

— Я же от всего сердца, — взволновался тот. — В знак признательности за беспокойство, а не для чего иного. Мы хоть люди простые, но чувствительность по­жимаем.

У Васильева дернулось веко:

— Я же сказал — потом поговорим!

А Евлампий Максимович про другие непорядки во­все не забыл. Но он понимал, что если прошение его о> воспитательном доме не подтвердится, то и в прочих жа­лобах ему веры не будет. Да и не только в этом было^ дело. Ведь различные истины составляют между собой: непрерывную цепь. Исключить одну — значит отнять из цепи звено и ее разрушить. Дергай сколь угодно за обрывочек, а колокольчик у государева престола не воз- звонит...

Когда все гурьбой выходили из воспитательного до­ма на улицу, Дамес сразу приметил отделившегося от соседних ворот Мосцепанова. Отставной штабс-капитан шел к ним медленной походкой, так что хромота его почти была- незаметна. Впрочем, в движениях его почу­дилось Дамесу что-то странное. Приглядевшись, он по­нял, что Мосцепанов держит трость в левой руке, у здоровой ноги, отчего походка его приобрела необычный; оттенок. Со спины даже можно было его принять за дру­гого человека.

Мосцепанов неумолимо приближался, заложив пра­вую руку за отворот сюртука. Лицо его было бледно. Желто-зеленые глаза под мохнатыми бровями вот-вот,, казалось, выпрыгнут из орбит. Не дойдя шагов пять до комиссии, он остановился. Васильев не обратил на это- особого внимания и продолжал идти вперед. Но другие все замерли на месте, и он, оборотившись, тоже встал. В полуквартале за спиной Мосцепанова показался Вень­ка Матвеев, и Сигов тут же махнул ему рукой, чтобы- шел скорее.

— Ну, — угрожающе проговорил Евлампий Макси­мович. — До всего договорились?

Уже по лицам Сигова и Платонова, по повадке Да­меса, норовившего встать подальше, он без труда до­гадался о том, что произошло за стенами воспитатель­ного дома.

Не дожидаясь ответа, он вытащил из-за пазухи пи­столет, взвел курок. Раздался тихий щелчок, и Василь­ев успел отметить, что звук этот вовсе обыкновенен — будто хрустнула под сапогом сухая веточка.

Евлампий Максимович навел пистолет на Сигова, но палец в спусковую скобу не вдел, оставил лежать на рукояти. Все стояли, не смея шелохнуться. Дуло чуть дрожало, и отброшенный им солнечный зайчик бился на бревенчатой стене воспитательного дома. Запах полыни распространялся в воздухе. Его услышали все, и каж­дый подумал, что это ему только чудится. А Васильев, имевший выработанную долгой болезнью склонность примечать все свои ощущения, подумал еще, что тако­во, вероятно, свойство его организма — слышать в ми­нуту опасности запах полыни.

Между тем запах исходил от пистолета, пролежав­шего много лет в сундуке вместе со штабс-капитанским мундиром Евлампия Максимовича. А мундир, дабы убе­речь его от моли, дядька Еремей пересыпал сухой по­лынью, о чем я уже сообщал в другом месте подлинной нашей истории.