История Льва - Микита Франко

Лев растерялся. – Да это просто подарок! Вы всё не так понимаете! Могли бы обе тут остаться.

- Я не хочу с тобой жить! – с нескрываемом ужасом в голосе ответила Катя. – Я приехала на неделю, чтобы всё посмотреть, и это слишком большой срок, чтобы жить с тобой.

- Тут нечего смотреть, - буркнул Лев.

- Неправда! – оскорбленный Слава высунулся в коридор. – У нас хороший город! Тут есть улица Богдана Хмельницкого, почти как в Питере, а ещё театр оперы и балета, и набережная неплохая, и есть водохранилище, там как на Финском заливе!

- Вот, вот, – закивала Катя. – Всё это мне и покажешь.

Слава заулыбался: хоть кто-то с радостью послушает его экскурсии по Новосибирску, а то Лев только и делал, что на всё говорил: «Ну, не знаю, в Петербурге получше».

Карина, уходя следом за девочками, томно сообщила Льву:

- У меня тоже есть интимный подарок для тебя, но раз очередь на сегодня уже занята, я передам в другой раз.

Лев не на шутку встревожился:

- Боже, а насколько интимен твой?

- Да так, просто личный, - отмахнулась Карина. – Я зайду на днях, передам.

Закрыв дверь за последним гостем, Лев обернулся на Славу. Он стоял, привалившись к косяку спальни – той самой, где раньше жила Карина – и, поймав взгляд Льва, улыбнулся:

- Кажется, можно дарить.

Лев прошёл за ним, воображая, чем бы они сейчас занялись, будь они… будь они нормальной парой, такой же, как все. Ну, хотя бы среди гей-пар можно же было стать такими же, как другие гей-пары, разве нет? Почему у него опять всё не как у людей?

Он опустился на кровать в ожидании подарка. Слава вытащил тубус из своего рюкзака, отвинтил крышку и вытряхнул на ладонь скрученный сверток – тот был обмотан золотистой лентой. Шагнув ко Льву, он передал сверток и в смущении отвернулся.

Лев осторожно снял ленту, развернул плотную зернистую бумагу и увидел себя.

Сначала он подумал: это не я. У парня на рисунке определенно было его лицо: его изгиб губ, его острые скулы, его чуть сведенные к переносице брови. Каждая деталь, каждая морщинка, каждая пора на коже принадлежала ему, но когда он смотрел целиком, отстраняясь, он думал: это не я.

У парня были светло-золотистые волосы, они по-настоящему мерцали, как перламутровые блестки на Славиных ногтях, и Лев заподозрил, что волосы действительно были нарисованы лаком. Всё остальное было акварельным – Лев не разбирался, ему так показалось. Парень с рисунка улыбался и смотрел на зрителя, а Лев, как он думал, никогда так не смотрел – прямо и бесхитростно, и никогда не улыбался открыто, без затаенной усмешки. Иногда ему даже казалось, что у него сводит правую часть рта от постоянной злобно-едкой ухмылки. Общая расслабленность образа, благодушная усталость никак не вязались у Льва с самим собой.

В общем, это был прекрасный портрет, очень красивый, но это был кто-то другой. Кто-то другой с его лицом.

Слава, будто услышав эти мысли, подошёл ближе, взял его лицо в ладони и заглянул в глаза.

- Это ты, – произнёс он. – Я хотел, чтобы ты увидел себя моими глазами.

- Ты видишь меня таким? – удивился Лев. – Таким… не злым?

Слава легко рассмеялся и начал целовать его волосы, лоб, щеки, губы. Лев машинально опустился на кровать под натиском поцелуев, и Слава опустился за ним, примостившись сбоку, положив правую руку к нему на грудь, а правую ногу – между ногами Льва.

- Я думаю, что ты очень добрый, ранимый, тонко чувствующий человек, - выдал Слава ряд определений, никак не подходящих Льву.

Теперь уже засмеялся он:

- Ты во мне сильно ошибаешься.

- Это ты в себе сильно ошибаешься, - серьёзно ответил Слава.

Они замолчали, посмотрев друг другу в глаза, и Лев понял: сейчас что-то будет. Когда так замолкают, лёжа в кровати, всегда что-то случается.

Слава первым потянулся к нему с настойчивым поцелуем, и стало понятно: так не целуются перед сном или перед прощанием. Был всего единственный раз, когда они уже так целовались – тогда, в ванной комнате.

Оборвав поцелуй, Лев спросил шепотом:

- Что будем делать?

- Что хотим, - прошептал в ответ Слава.

Он не мог оторвать взгляда от его раскрасневшихся губ.

- Что ты хочешь?

- Я покажу, - пообещал Слава. – А ты покажешь, что хочешь ты. Согласен?

- Выключи свет, - попросил Лев, выражая таким образом своё согласие.

Пока Слава метался от кровати к выключателю и обратно, Лев начал расстегивать на рубашке пуговицы, и заметил, что от волнения у него дрожат пальцы – как перед первым разом. Хотя нет: в первый раз ничего у него не дрожало. Он был уверенный, как сантехник из немецких порнофильмов, которые они смотрели в детстве с Юрой – наверное, из них и взял эту напускную самоуверенность, хотел выпендриться перед Шевой и впечатлить Якова. Но со Славой этот сантехник, как некстати, куда-то пропал, теперь он хотел бесконечно уточнять: «А что сейчас делать?».

Инициативу полностью забрал Слава: он стягивал с него одежду, кидал её на пол, приказным тоном говорил: «Ляг подальше» (а то они так и лежали у самого края), а потом целовал: шею, плечи, грудь, живот, ниже, ниже, ниже… Лев думал: с ума сойти можно.

Добравшись губами до лобка, Слава замер, и Лев, вернувшись в отрезвляющую реальность, вопросительно посмотрел на него.

- Ты можешь этого не делать, если не хочешь. Мы делаем, что хотим, - напомнил он.

Слава, растеряв свою былую уверенность, несколько виновато сказал:

- Я хочу. Но не умею.

Лев предложил, забирая инициативу себе:

- Хочешь, я тебе сделаю?

.

Потом, ночью, Лев долго не мог уснуть, прокручивая в голове только что случившиеся сцены: у него ещё не было ничего лучше, и одновременно с этим не было ничего проще. Наверное, только с Юрой или с Яковом в первый раз (но нет, это он приравнивать к опыту со Славой не хотел – слишком пошло). Значит, с Юрой. Тогда они действовали наугад, неосмысленно, лишь бы хоть что-то сделать, потому что чего-то хотелось, а чего – непонятно. В его голове все эти действия так и закрепились за Шевой: за неопытным подростковым сексом – да не сексом даже, а прелюдией к нему. Поэтому он так долго не мог понять, что Слава от него