Легенды древнего Крыма - Игорь Николаевич Кузнецов

слышу.

(Из собрания Н. Маркса)

Кетерлез

Кетерлез омыл лицо водой, посмотрел в ручей.

– Сколько лет прошло, опять молодой. Как земля, каждый год старой засыпает, молодой просыпается.

Посмотрел вокруг. Синим стало небо, зеленым лес; в ручье каждый камушек виден.

«Кажется, не опоздал», – подумал Кетерлез и стал подниматься в гору.

У горы паслась отара. Блеяли молодые барашки, к себе звали Кетерлеза.

– Отчего в этот день коней, волов не трогают, не запрягают, а нас на шашлык берут? – остановились, спрашивая, овцы.

Подогнал их чабан:

– Нечего даром стоять.

По тропинке ползла змея.

«Кетерлез, верно, близко», – подумал пастух.

– Когда Кетерлез молодым был, с коня змею копьем убил. С тех пор, когда он идет, всегда змея от него убегает.

Поднял чабан камень, чтобы убить змею. Крикнул ему Кетерлез:

– Лучше ложь в себе убей, чем змею на дороге.

Не коснулось слово сердца чабана, и убил он змею.

– Хорошо вышло, Кетерлез будет очень доволен.

Вздохнул Кетерлез; посмотрел вниз.

Внизу, по садам, под деревьями, сидели люди, готовили на шашлык молодого барашка.

– Ай, вкусный будет, когда придет Кетерлез, есть чем угостить.

– Может быть, прежде ходил, теперь больше не ходит, – сказал один.

Засмеялся другой:

– Наш Хабибула крепко его ожидает. Думает, покажет ему ночью Кетерлез золото; богатым будет.

Сидел Хабибула на утесе, молчал.

– Отчего молчишь, Хабибула? Старым стал, прежде всегда хорошую песню пел.

И запел Хабибула:

– Ждем тебя, Кетерлез, ждем; прилети, Кетерлез, к нам сегодня; принесись на светлых струях; заиграй музыка сердца. Чал, чал, чал!..

Прислушался Кетерлез, подумал: «Вот золото ищет человек, а золото – каждое слово его».

Протянул руки к солнцу. Брызнули на землю лучи. Сверкнул золотом месяц на минарете.

Пел Хабибула:

– Золотой день пришел к бедняку, – Кетерлез не обидит людей… Чал, чал, чал!..

Пел и вдруг затих. Не любит его Кэтыджэ, хоть говорит иногда, что любит. Нужен ей другой, нужен молодой, богатый нужен.

– Богатый – значит, умный, – говорит она. – Был первый муж богат. Хочу, чтобы второй еще богаче был. Все сделаю тогда, все будет в руках.

Смотрит Хабибула вперед, не видит, что близко, что далеко, – видит, где другие не видят. Ищет глазами Кетерлеза среди гор и леса. Верит, что придет он. Обещает поставить ему на старом камне свечу из воска, бал-муму.

Понял Кетерлез, чего хочет Хабибула, покачал головой:

– Те, что пьют и едят по садам, счастливее этого.

Пили и ели люди по садам, забыли о Хабибуле и Кетерлезе.

Не заметили, как пришла ночь. Зажег Хабибула на старом камне свечу, ждет Кетерлеза.

Долго ждет.

Поднялась золотая луна; услышал шорох в кустах; заметил, как шевельнулись ветки, как осветил их дальний огонь.

– Ты хотел меня, – сказал голос. – Вот я пришел. Знаю зачем звал. Молодым был, только песню любил, старым стал – женщину хочешь. Для нее золото ищешь.

– Для нее, – сказал сам себе Хабибула.

– Слышишь, Хабибула, как шумит ручей, молодой ручей; как колышется трава, свежая трава? Только старый ты – не услышишь завтра. Слышишь, как твое сердце бьется, хочет успеть за другим, молодым? Не успеет только. Имел в себе золото ты, было легким оно. Из земли захотел? А поднимешь?

Не слушал дальше Хабибула; бросился в кусты, откуда был свет.

– Не опоздать бы.

Бежал к свету по лесу, рвал о карагач одежду, изранил себя.

– Теперь близко. Слышал сам голос Кетерлеза. В двух шагах всего.

И увидел Хабибула, как под одним, другим и третьим кустом загорелись в огне груды золота. Подбежал к ним; брал руками горящие куски, спешил спрятать у себя на груди. Плакал от радости и страха, звал прекрасную Кэтыджэ.

Тяжело было нести. Подкашивались ноги, не помнил, как добрался до деревни. Не было даже сил постучать к Кэтыджэ. Упал у порога.

– Кетерлез дал много золота. Все твое. Принес тебе, моя чудная.

Шли тихо слова, не долетали до Кэтыджэ. Спала крепко она, обняв руками другого.

Не нужен ей больше Хабибула.

И умер Хабибула.

Хабибула – ольдю.

Может быть, лучше, что умер, не взяв в руки прекрасного.

Если бы взял, может быть, оно перестало бы быть таким. Кто знает.

Горная дорожка. Крым. Художник И. И. Шишкин

* * *

Уходил Кетерлез из тех мест, думал: «Ушел с земли Хабибула-певец, ничего, придет на его место другой. Пройдет одно лето, придет другое. Оттого никогда не умрет Кетерлез».

(Из собрания Н. Маркса)

Карасевда

– Облако, если ты летишь на юг, пролети над моей деревней, скажи Гюль-Беяз, что скоро вернется домой Мустафа Чалаш.

Пролетело облако, не стало видно за тюремной решеткой.

Целую ночь работает Мустафа Чалаш, чтобы разбить кандалы. Только «не там ломится железо, где его пилят».

– Демир егелеген ерден копалмаз.

Лучше не спеши домой, Мустафа. Подкралась Карасевда, черная кошка, и ходит близко от твоего дома.

Но бежал Мустафа Чалаш из тюрьмы и скрылся туда, где синеют горы.

Долго шел лесом и знал, что недалеко уже Таракташ, да трудно идти в гору, устал.

А позади звенит колокольчик, догоняет – едет становой.

Спустился Мустафа Чалаш в Девлен-дере, Пропалую балку, как зовут ее отузские татары.

Если нападает на кого Карасевда, непременно придет сюда, чтобы повеситься.

Лег Мустафа Чалаш под дерево. Ветра нет, а каждый лист дрожит, шевелится, говорит что-то.

Может быть, что осень пришла; может быть, жалеет человека, который пришел сюда.

Было жарко. Закрыл глаза Мустафа Чалаш и пришел к нему странный сон.

Сидит, будто старый козский Аджи-Мурат у себя перед домом пьет холодную бузу, ждет невесту. Едет свадебный мугуцек, и четыре джигита держат над ним на суреках шелковую ткань.

Остановился мугудек. Бросил Аджи-Мурат джигитам по монете. Опустили джигиты золотые суреки, крикнули: айда! Подхватил на руки ткань невестин дядя, завернул в нее невесту и унес в дом.

Заиграли чалгиджи, изо всей силы ударило думбало.

– Айда! – крикнули джигиты, и Мустафы Чалаша невеста стала женой старого Аджи-Мурата.

Мяукнула в кустах черная кошка. Вздрогнул Мустафа Чалаш, проснулся.

Смотрели на него с дерева злые глаза. Не видел их Чалаш; только ныло сердце.

Совсем близко подкралась Карасевда.

Схватил Мустафа Чалаш дорожную сумку, выбрался из балки. Увидел свои горы: Алчак-кая, Куш-кая… Легче стало.

Садилось солнце, спадала жара, по всему лесу неслись птичьи голоса. Запел и Чалаш.

– Алчак-кая, Куш-кая, Сарындэн-Алчак… Эмир Эмирсы бир кызы памукшан имшак. (Слаще меда, тоньше ткани, мягче пуха Эмир Эмирисова дочь…)

Завтра день под пятницу; завтра ночью пойдет Мустафа Чалаш