Гесериада - Автор Неизвестен

то было или наяву, но только сделалась вдруг великая тьма, и я как будто бы поднята была на небо; как могу я знать, был ли то непременно хан тэнгриев, Хормуста? А поутру сегодня, устав от ходьбы, я уснула на берегу моря. И вот будто бы из пучины морской набрасывается на меня, чтобы проглотить, рыба-кит: но ведь может быть то не рыба, а сам драконов царь? И тебя вот, как я могу распознать? — И кланяется в ноги:

— Покинул меня государь десяти стран, Гесер-хан, и вот поднялась я и пришла сюда, держа в мыслях двенадцатиглавого Мангуса. Уж не сам ли здесь Мангус-хан? Или не он? И она преклонилась пред ним, продолжая:

— Желала б я некогда стать у такого хана рабыней, доильщицей коров, или хоть служанкой, которая выносит золу!

— Ха-ха! Прекрасно, прекрасно, — говорит Мангус. — Пойдем! — и при этом проявился весь. Ты, дорогая, не пугайся, тебя я не стану есть! Должно быть, ныне проявляется сила моих молитв. О тебе я слышал: говорили, что у Гесера-хана есть хорошенькая жена, и я надумал было забрать тебя, но поостановился: сказывали, будто крутоват — государь десяти стран света, Гесер-хан! Никому неизвестно, будешь ли рабыней-доильщицей коров или моей воистину настоящей, любимой женой?

Он забрал ее с собой и отправился. Приведя Тумен-чжиргаланг в свою ставку, он переглотал затем одну за другой двух-трех своих миловидных жен и сделал Мангус Тумен-чжиргаланг своею женой.

2

Гесер-хан собирается в поход против двенадцатиглавого Мангуса

Между тем болезнь государя десяти стран света прошла, избавился от болезней и мора и весь улус. Говорит Гесер-хан, государь десяти стран света:

— Наладив дела правления у китайского Кюмэ-хана, воротился я домой после трех лет жизни в Китае, и вот я долго проболел с тех пор, как вернулся к тебе, моя Рогмо-гоа. Пусть же подадут мне моего вещего гнедого коня: хочу теперь съездить к своей Тумен-чжиргаланг.

— Подают ему вещего гнедого коня, а Рогмо-гоа учтиво обращается к нему:

— Искоренитель десяти зол, грозный Богдо мой! Твоя ханша, Тумен-чжиргаланг стала, говорят, дурной женщиной, и так куда же ты хочешь ехать?

— Что это значит? Что же такое она сделала, чтобы стать у меня дурной женщиной? Полно, я еду! — говорит он.

Тогда Рогмо-гоа послала человека за Цотоном. Приходит Цотон. Перемолвились Рогмо с Цотоном, и докладывает Гесеру Цотон:

— Ах, Богдо мой, доложу я тебе по правде: говорят, что твоя Тумен-чжиргаланг, ссылаясь на то, будто бы ты покинул ее, поднялась и ушла к двенадцатиглавому Мангусу. Батюшка мой, дай поотдохнуть хоть немного и коню, и себе!

Но властно сказал тогда Богдо:

— Окажется неправой она — убью ее; окажется неправым Мангус — убью Мангуса и ворочу свою ханшу: я еду!

И уж садится Гесер-хан на коня, как говорит ему Цотон:

— Грозный Богдо мой! Еще с малых лет я хаживал меряться силами с мангусами и забирал Мангусов в плен: я погонюсь, родной мой!

— Не стоит, дядюшка мой, — говорит Гесер, — этот скверный Мангус, пожалуй, будет крутоват — погонюсь за ним я!

— Да чем, же, родимый мой, чем же особенным этому скверному быть бы крутым? Я повоюю!

— Ну, так едем же, дядюшка, в самом скором времени! И он устраивает великий пир. Раздавая милостыню, раздает он ее в самом центре своего главного улуса, Цотона жалует, а затем, воротясь, во всеоружии выступает в поход.

Через два-три дня Цотон срочно оповещает в приказе по главному своему улусу о своей болезни, а затем снова экстренно оповещает, будто бы Цотон-нойон совсем плох.

Тем временем государь десяти стран света Гесер-хан оседлал своего вещего гнедого коня, надел свой шлем цвета сверкающей росы, свой черно-синий, унизанный драгоценными камнями панцирь и во всеоружии снарядился в поиск за Тумен-чжиргаланг. Но, услыхав, что Цотон-нойон при смерти, отправляется к нему:

— Мой долг сейчас не за женщиной следовать, а поднять прах лежащего, как говорят, на смертном одре моего любезного родного дядюшки и переправить душу его на небо.

Приезжает Гесер-хан и входит, а Цотон-нойон, притворясь мертвым, лежит на столе: один глаз слегка прищурен, а другой закрыт, левая кисть руки открыта, а правая сжата в кулак; левая нога вытянута, правая скорчена.

— Увы, оказывается, дядюшка действительно скончался! — говорит Гесер. — Но вот не успел умереть у нас дядюшка, а как бы не пришлось умереть у нас и Алтану, старшему его сыну от старшей жены: ведь, говорят, дурная примета, когда у покойника один глаз закрыт, а другой — полуоткрыт. И Гесер, захватив горсть пыли, подходит, чтобы засыпать ему полуоткрытый глаз, но Цотон успевает зажмурить полуоткрытый глаз.

— Если же человек умирает с одной ладонью, сжатой в кулак, в то время как другая открыта, то это, говорят, дурной знак того, что отец чего-то требовал от своих детей и внуков[53]. И с этими словами Гесер подходит к руке Цотона, а тот успел сжать и ее в кулак.

— Если же, — продолжает Гесер, — человек умирает с одной ногой вытянутой, а другой — скорченной, то и это, говорят, недоброе предзнаменование для его оставшихся в живых детей и внуков, наследников. И он — к его скорченной ноге, но Цотон успел и ее вытянуть. Тогда Гесер говорит:

— Повесим нашего дядюшку на высокое дерево, натаскаем побольше толстых дров, зажжем костер и переправим душу его на небо. А уж потом я поеду ворочать свою Тумен-чжиргаланг!

— И он выносит Цотона, подвешивает к высокому дереву и разводит огромный костер. Тогда Цотон вскакивает на ноги и пытается бежать.

— Э, дядюшка мой! Ведь известно всем, что мертвецы обычно поднимаются на ноги, когда им на огне подпалят сухожилия: не то ли и тут? И он обметал Цотона пылающими плахами-головнями.

— Беда, пропал! — вопит Цотон. — Да ведь он же вовсе не мертвый, дядюшка твой!

— Так сюда, дядюшка! — кричит Гесер и волоком вытаскивает его, волоча по самой середине костра. У Цотона и волосы, и лицо, и руки, и ноги совсем опалило.

— Дядюшка Цотон, что означает твое поведение? — спрашивает Гесер.

— Родимый мой! — отвечает Цотон. — Говорят, этот самый двенадцатиглавый Мангус не в шутку трудноват. И вот из опасения твоей погибели в походе на него я и придумал эту хитрость.

— Ну, и славная же