Греческая мифология, сформировавшая наше сознание - Ричард Бакстон

древнегреческого лирика Симонида демонстрирует, как музыка Орфея влияла на мир природы: «Бесчисленные птицы кружили над его головой, и рыбы выпрыгивали из темных морских глубин, заслышав его прекрасный голос»[429]. Еврипид также соединил поэтичность Орфея с собственной[430]. Далее последовала печальная эпиграмма поэта Антипатра Сидонского (II в. до н. э.):

Больше не будешь, Орфей, обольщенные двигать деревья,

Скалы и стаи зверей, вольно живущих в лесах;

Не усмиришь ты ни буйства ветров, ни неистовство града,

Снега смятение и моря ревущего вал, –

Ты ведь погиб. И тебя Мнемосины оплакали дщери;

Плакала горше сестер мать Каллиопа твоя.

Что же мы стонем о детях погибших, коль боги бессильны

От Аида спасти ими рожденных детей?[431], [432]

Однако тексты этих греков померкли на фоне великолепных произведений двух римских поэтов – Вергилия и Овидия.

Вся десятая книга «Метаморфоз» Овидия и начало книги одиннадцатой посвящены делам и страданиям Орфея, а также песням, которые он пел. В день их свадьбы невеста Орфея, нимфа Эвридика, бродила по лугу в компании своих сестер нимф, когда ядовитая змея ужалила ее в щиколотку и убила. Терзаемый горем Орфей спустился в подземное царство через мыс Тенар (как сделал Геракл), чтобы просить милости у Аида и Персефоны, изливая невыносимую печаль под аккомпанемент своей лиры. Суть прошения была такова:

Горе хотел я стерпеть. Старался, но побежден был

Богом Любви… вас тоже

Соединила Любовь!..

Вновь Эвридики моей заплетите короткую участь!

…Лишь ее положённые годы созреют,

Будет под властью у вас: возвращенья прошу лишь на время.

Если же милость судеб в жене мне откажет, отсюда

Пусть я и сам не уйду: порадуйтесь смерти обоих[433].

Результат был весьма необычным: законы царства Аида временно отменились. Даже вечное исполнение наказаний, наложенных на легендарных преступников, приостановилось:

Внемля, как он говорит, как струны в согласии зыблет,

Души бескровные слез проливали потоки. Сам Тантал

Тщетно воды не ловил. Колесо Иксионово стало.

Птицы печень клевать перестали; Белиды на урны

Облокотились; и сам, о Сизиф, ты уселся на камень!

Стали тогда Эвменид, побежденных пеньем, ланиты

Влажны впервые от слез…[434], [435]

Впечатленные Аид и Персефона разрешили Орфею увести свою возлюбленную обратно к свету жизни. Однако с оговоркой: в пути он не должен оглядываться на нее, иначе ей придется навсегда остаться в царстве смерти. В мире мифологии и фольклора подобные условия ставятся для того, чтобы быть нарушенными. Вместе с тем требование «не оглядываться», несмотря на его кажущуюся очевидность, не совсем понятно: в нем может быть заложена идея о том, что «лежащее позади» – священное, таинственное место, и это описание, безусловно, соответствует подземному царству, из которого Эвридика едва явилась и к которому была все еще ближе, чем к своему мужу[436]. В любом случае важно отметить, что в рассказе Овидия нет места упрекам – здесь царят любовь и взаимопонимание.

Вот уж в молчанье немом по наклонной взбираются оба

Темной тропинке, крутой, густою укутанной мглою.

И уже были они от границы земной недалеко, –

Но, убоясь, чтоб она не отстала, и в жажде увидеть,

Полный любви, он взор обратил, и супруга – исчезла!

Руки простер он вперед, объятья взаимного ищет,

Но понапрасну – одно дуновенье хватает несчастный.

Смерть вторично познав, не пеняла она на супруга.

Да и на что ей пенять? Иль разве на то, что любима?

Голос последним «прости» прозвучал, но почти не достиг он

Слуха его; и она воротилась в обитель умерших[437], [438].

Пережив период самоуничижения, вызванного горем, Орфей Овидия уходит в суровые фракийские земли. Он отказывается от любых контактов с женщинами, а свои эротические предпочтения обращает к юношам – говорят, именно он ввел эту практику во Фракии[439]. Что остается неизменным, так это сила его музыки. Обезумевший от горя поэт садится на открытом склоне холма и принимается играть на лире. Вскоре над ним появляется спасительная тень, потому что дерево за деревом – дуб, тополь, лавр, лесной орех, рябина и десятки других – высвобождают свои корни из земли и движутся к источнику душераздирающей мелодии. Всевозможные дикие звери присоединяются к зачарованным слушателям. Этой пестрой толпе, детям природы, Орфей рассказывает легенды об обреченной любви: о злосчастной страсти Аполлона к юному Гиацинту; о горькой судьбе Пропоэтид, которые усомнились в божественном происхождении Венеры, за что та заставила их торговать своим телом; об ужасающей истории Мирры, вступившей в связь со своим отцом и родившей Адониса, который, в свою очередь, рано погиб, принеся тем самым страдания своей божественной возлюбленной Венере. Эти грустные песни соответствовали эмоциональной опустошенности певца.

По окончании концерта Орфей привлек внимание фракийских женщин, совершавших неистовый вакхический ритуал. Стремясь отомстить за то, что поэт отверг их пол, они напали на него со своим фирменным оружием: камнями и ветками деревьев, а заодно и сельскохозяйственными инструментами, которые бросили остолбеневшие земледельцы. Мольбы Орфея о пощаде не смогли тронуть взбешенных женщин, и в результате они разорвали его тело на части. Но даже так им не удалось заставить смолкнуть его музыку. Голова и лира Орфея, выброшенные в протекавшую неподалеку реку Гебр, достигли моря, продолжая исполнять печальный напев. Вскоре волной их вынесло на остров Лесбос. Душа же Орфея наконец вернулась в подземное царство. Там влюбленные воссоединились, счастливо и безмятежно повторяя сценарий, который некогда разлучил их.

Там по простору они то рядом гуляют друг с другом,

То он за нею идет, иногда впереди выступает –

И, не страшась, за собой созерцает Орфей Эвридику[440], [441].

За поколение до Овидия собственную версию того же мифа изложил Вергилий в четвертой книге своей поэмы «Георгики». Повествование во многом предвосхищает вариант Овидия: Овидий действительно сознательно перерабатывал текст своего великого предшественника. Но есть одна линия, которую выделил Вергилий, но опустил Овидий: серия прегрешений и последующих искуплений с участием Аристея – персонажа такого же самобытного, как и Орфей. Сын Аполлона и нимфы Кирены, Аристей посвятил себя разного рода сельскохозяйственным занятиям, в частности пастушеству и разведению пчел. Но, несмотря на его непревзойденные навыки, однажды его хозяйство понесло серьезный урон: необъяснимым образом все пчелы погибли от голода и болезни. По рекомендации своей матери Аристей испросил совета у всеведущего морского бога Протея. Тот объяснил, что виновником случившегося является сам Аристей. Когда-то он преследовал Эвридику, намереваясь овладеть ею; убегая от него, девушка не заметила ядовитую змею у себя под ногами. Испытывая ярость и скорбь, нимфы – сестры Эвридики – наказали виновника, умертвив его пчел. Чтобы умилостивить нимф, требовалось то же, что могло возродить пчел: Аристей убил нескольких быков и телок, вскрыл их туши, и из них волшебным образом возник новый пчелиный рой. Что касается Орфея, то в изложении Вергилия его поведение не вызывает столько сочувствия, сколько в описании Овидия. Бездумно (immemor), в минуту безрассудства (dementia, furor) он оглянулся на Эвридику – момент, который, возможно, Вергилий выдумал, – тем самым фатально нарушив договор с безжалостным богом подземного царства[442]. Как и у Овидия, дальше следуют потеря, оплакивание, отказ от общения с женщинами и растерзание менадами. Однако никакого счастливого финала в елисейских полях: только голос плывущей по реке головы, что повторяет непрестанно имя Эвридики, в то время как берега отзываются гулким эхом.

Мастер Курти. Смерть Орфея. Колоколовидный кратер. Ок. 440–430 гг. до н. э.

Harvard Art Museums /