Гесериада - Автор Неизвестен

Рожок слез из глаз черного орленка.

Есть сочно-влажный хрусталь на дне океана,

Хрусталь величиною с молотильный жернов.

— Голубчик Цзуру! Забери ты все эти драгоценности, возьми на придачу и эту Химсун-гоа, только пусти эту пчелу! — так взмолился с поклонами Хара.

Тогда Цзуру выпустил насекомое. Лама с поклонами поблагодарил Цзуру и с почетом усадил на свое седалище. А Цзуру взял Химсун-гоа и отдал ее старшему своему брату, милому сердцу его, Цзаса-Шикиру.

20

Цзуру геройскими подвигами в Тибете добывает себе жену, дакиниссу Рогмо-гоа

В ту пору прибыла в Тибет дочь Сенгеслу-хана, Рогмо-гоа, озабоченная тем, что все не находит по себе мужа. Прибыла она с тремя своими знаменитыми стрелками, тремя могучими борцами, с одним великой мудрости ламой, в сопровождении многочисленной свиты.

«Говорят, в тибетской земле есть тридцать чудо-богатырей: не окажется ли среди них достойного меня мужа?» — думала она. Созывали десять тысяч женихов, собирались десять тысяч женихов. Отправлялся и Цотон-нойон, а Цзуру просится с ним:

— Посади меня сзади, сундлатом, дядюшка Цотон!

— Уж не собираешься ли и ты, дурной, свататься за дакиниссу Рогмо-гоа? — говорит Цотон и уезжает, сказав, что едет совсем в другое место.

Отправляется и Царкин.

— Дядюшка Царкин! Посади и меня с собой сундлатом! — просит Цзуру.

— Поезжай, родимый соплячок! — говорит Царкин и посадил с собой Цзуру.

Приезжает Царкин. Собралось уже десять тысяч женихов, и во главе их, оказывается, Цотон-нойон. Тогда Цзуру говорит:

— А я-то горевал, что дядюшка Цотон едет совсем в другое место. А на деле выходит, что он-то и заполучит Рогмо-гоа. В добрый час!

Поднимается Рогмо-гоа, выходит и ведет такую речь:

— Я думаю, что среди присутствующих здесь ханов непременно найдется разумный, доблестный муж. Я давно порешила, что пойду за того жениха, который превзойдет в искусстве и вот этих трех моих знаменитых стрелков, и вот этих трех моих могучих борцов. Но никто еще не превзошел их. Я же пойду лишь за того жениха, который превзойдет этих трех моих славных стрелков и победит этих трех моих могучих борцов. «Сколь же должна быть необыкновенна девушка, что сама избирает себе мужа?» — с осуждением подумаете, быть может, вы. Но ведь в час рожденья моего на левом намете моей юрты играл зверь серу-единорог, на левом намете играл особенный зверь-оролок. С пасмурного неба сходил луч, с безоблачного неба шел дождь. На дорогом на хозяйском столбе-унэ пел у меня попугай, на женском столбе хатун-тулга — куковала кукушка, на сватальном столбе бокталун-тулга распевала птица уранхатийн-гоа. Вот какими девятью знаменьями показано, что я дакинисса Рогмо-гоа! Выставляйте же своих лучших стрелков, выставляйте своих сильных борцов!

Из знаменитых же стрелков Рогмо-гоа один стрелял так, что выпущенная им рано утром стрела возвращалась на землю, когда солнце свершит больше трех четвертей своего пути; стрела другого возвращалась через столько времени, во сколько можно сварить два чая; стрела третьего возвращалась через столько времени, во сколько можно сварить один чай.

— Эти мои люди, — продолжала Рогмо-гоа, — выстрелив ложатся навзничь и успевают отстранить голову при обратном падении стрелы на землю: стрела должна угодить именно в то место, где находилась голова — вот это у нас называется искусный стрелок! Но кто не соблюл этого условия, тот считается у нас плохим стрелком, хотя бы и дольше был полет его стрелы.

Тогда состязались в стрельбе с тремя стрелками Рогмо-гоа все тридцать чудо-богатырей, но никто из них не взял верха; боролись, но никто не победил. Выбегает тогда Цзуру и обращается к ламе, состоявшему при Рогмо-гоа:

— Ваше преподобие! Берет меня охота попытать силы, хочу побороться!

— Брось, любезный! — говорит лама. — Не то что ты, а тридцать чудо-богатырей, и те не осилили. Брось, любезный!

— Нет, хочу побороться! — говорит Цзуру.

— Поборись! — отвечает лама. — Цзуру оправляется.

— Где наши борцы? — крикнул лама. — Этот паренек хочет бороться!

Выходит старший богатырь. Тогда Цзуру оборачивается Гесером, но для других кажется самим собой: так волшебной силой помрачил глаза он у всех. Опираясь одной ногой в вершину горы, другою ногой оперся он о берег моря. И отбросил он старшего борца на тысячу миль-бэрэ; среднего борца отбросил на две тысячи бэрэ, младшего борца отбросил на три тысячи бэрэ. Не сводил глаз с Цзуру весь народ. Тогда стали с ним состязаться в стрельбе из лука трое знаменитых стрелков. Их стрелы возвратились на землю к полудню. Пустил стрелу Цзуру, но вот прошел и полдень, а стрела его не возвращается. Не настал еще вечер, как совершенно стемнело, и народ начал было расходиться, думая, что закатилось уж солнце и наступила ночь, как Цзаса-Шикир говорит:

— Нет, постойте! Так всегда бывает при обратном падении на землю стрелы моего соплячка Цзуру! — Не успел он этого проговорить, как при общем клике — «вот приближается цзурова стрела!» — Цзуру отстранил свою голову, и стрела угодила как раз в то место, где была его голова. Это владычица тэнгриев, старшая сестра Цзуру, возвратила на землю его стрелу, подхватив ее на лету и нанизав на нее всевозможных птиц и между ними Гаруди; падая же на землю, птица Гаруди и помрачила солнце.

— Ни для кого недоступное совершил соплячок-Цзуру! — воскликнул весь народ и стал уже расходиться, как Рогмо-гоа попросила всех обождать и, держа в одной руке семьдесят бараньих ребер, а в другой — корчагу водки-арьхи и бирюзовый камень величиною с голову грифа, начинает обходить одного за другим женихов со словами:

— Я выйду за того жениха, который сумеет, пока я обернусь спиной к женихам, сумеет распределить между всеми десятью тысячами мужчин семьдесят бараньих ребер и корчагу арьхи, а бирюзовый камень величиною с голову грифа сможет уместить себе в рот!

Никто не мог сделать этого. Мог бы, однако, сделать это Бадмараев сын Бам-Шурцэ, если бы Цзуру, незаметно подсев, не выкрал у него четыре-пять его секретов, а без них отказался исполнить задачу и Бам-Шурцэ. Подходя затем по очереди к Цзуру и заметив, что у него сильно блестит под носом, Рогмо-гоа круто повернулась и прошла мимо. Тут Царкин громко стал ее упрекать:

— Ты хоть и благородная, а все-таки баба! А Цзуру мой хоть и простой человек, а все же мужчина! Не так ли? Трех-то знаменитых стрелков твоих победил, трех