Мифические духи зимы. Праздники, традиции и существа самого волшебного времени года - Ришар Эли

Сквозь иссушенные зимой кусты я издали заметил слабое, неясное свечение. Казалось, какие-то человеческие фигуры проходят перед источником света, двигаясь в ритме этого пения, которое становилось громче, но все же оставалось невнятным для моего ума, я не мог разгадать смысл, не понимал ни слова.

Я подошел еще ближе. Но теперь безотчетный страх, который становился все сильнее, заставлял меня быть очень осторожным. Я шел молча, стараясь держаться против ветра, как охотник, который приближается к добыче так, чтобы она не могла его учуять. Все мои чувства обострились, как будто то неведомое, что я видел перед собой, было нечистым по своей природе и могло представлять для меня опасность. В эту минуту я уже знал, что мне надо отступить, бежать, отвернуться от запретного сборища… Но я не только не бежал, но и продолжал идти вперед, как будто что-то против моей воли тянуло меня к пропасти, и я, зная, что падение грозит мне гибелью, не мог в нее не броситься.

Вскоре я вышел на открытое место. Беззащитный перед врагом, я почти касался рукой силуэтов, которые за несколько минут до того заметил сквозь кусты, и мой разум вопил, чтобы я бежал оттуда.

Иногда наше поведение, наши поступки диктует нам бессознательное. Решения идут не от рассудка, а от души, и я думаю, что в ту ночь мной овладело такое наваждение. Должно быть, моя душа распознала другие души, потому что перед моим ошеломленным взглядом происходил невероятный танец, в лунных лучах кружились прозрачные видения. Кое-где непрочные фигуры, складываясь из игры светотени, какое-то время держались, не переставая кружиться. Я все более отчетливо различал неудавшиеся попытки проклятых видений вернуть себе тела. Они словно безуспешно старались втиснуться в прежнюю скорлупу, передо мной мелькали скелеты, черепа, убогие наброски человеческих лиц. Некоторым из продолжавших тянуть нескончаемую литанию, от которой мне теперь было не отвязаться, удавалось в конце концов облечь свою душу в плоть, и я совершенно отчетливо видел женщину в старинном платье, мужчину в одежде всадника, а другого – в рединготе. По мере того как наброски обретали детали, я видел рождение призраков – по-другому и быть не могло, – заявлявших о своем происхождении. Они рассказывали свою историю, показывали, какими были раньше, в момент смерти, как тот, что плясал с веревкой на шее, или при жизни, как эта пара с почти счастливыми застывшими усмешками. Наконец все предстали передо мной людьми из плоти и крови, более или менее цельными, разве что недоставало нескольких деталей. Все они снова и снова напевали эту мелодию, эту песню, они точно произносили слова, которых я по-прежнему не понимал. Духи кружились в хороводе и, проносясь в танце мимо, втянули меня в свой круг. Я тоже закружился на этой призрачной карусели, мертвые увлекли меня за собой, я уже не знал, как вырваться из круга, у меня не было своей воли – должно быть, меня околдовала эта однообразная музыка с ее холодной, но обольстительной красотой.

Казалось, танец продолжался часами, но мне уже не было дела до времени. Я уподобился им, этим призракам. Для меня ничего уже не существовало, кроме этого танца среди леса, только бы не сбиться с ритма. Позже я понял, что это связывало с жизнью проклятые души. В танце они жили, на время восстанавливали связь с нашим миром. Они нашли способ ненадолго ускользнуть от своих мучительных скитаний. Все эти потерянные души, внезапно оторванные от своих, не сумевшие найти дорогу на небеса или отказавшиеся ее искать, все еще привязанные к родным, не смирившиеся с разлукой. Мать не может покинуть детей, сын – отца, женщина – возлюбленного. Эти прочные узы и создают фантомы. Упущенная возможность проститься, не сказанные слова, поступки, в которых живые отказывают умершим, обрекая их на изгнание и не давая обрести покой.

Я кружился в танце и уже начинал впадать в забытье, душа понемногу отделялась, готовая навсегда присоединиться к новой компании, отуманенная этим несмолкающим пением. И в ту минуту, когда мне показалось, что я различаю слоги, когда я начал напевать слова, внезапно ставшие внятными, ночь была разорвана криком. Это тоже было пение, но совсем другого рода: прокричал петух – и тени исчезли.

Ничего не осталось вокруг меня – только пустая поляна, покинутая призраками, побелевшие деревья и мое тело, рухнувшее наземь в изнеможении. Я едва дышал. Вдали послышались голоса, крики – меня искали.

Помню, как меня подхватили сильные руки и быстро отнесли домой, как плакала мама. Помню строгий взгляд врача, помню, что бредил долгими ночами и лихорадка упорно держалась всю зиму. Помню вкус бульона и любовь близких, в конце концов вернувшую меня к жизни, а потом – их радость, когда я встал на ноги, когда снова заговорил. Я был спасен, меня отняли у мертвых, я возвратился к живым.

Но в глубине моей души дремлет музыка. Иногда она пробуждается. И я знаю, что однажды вернусь в лес, чтобы завершить этот танец.

Гоблины. Самые неугомонные

Духи местности или домашнего очага • Насмешливые • Привязаны к домашним, любят повторять их позы и так же одеваться, а то и наряжаться в их обноски • Часто принимают облик раскормленного кота.

Гоблины любят пошалить в течение всего года, но с приближением зимнего солнцестояния эти непоседливые шутники особенно щедры на всякие проделки. Достаточно взглянуть на внешность гоблина, чтобы отпали всякие сомнения в происхождении этого дикаря. Маленькое существо с темной кожей – ее цвет напрямую связывает его с землей, от которой создание и произошло, – с длинными и тощими, иногда куцыми, часто искривленными руками и ногами. Лицо будто создано для кривляния. Язык свешивается, нос курносый, глаза блуждают, волосы всклокочены, гримасы бесконечно сменяют одна другую – это само по себе уже настоящее представление. А как они раздражают своими прыжками и тем, что с бешеной скоростью носятся по всему дому, от подвала до чердака, непременно наступая на скрипучие ступеньки деревянной лестницы, особенно по ночам! Да, гоблин не самый приятный сосед. Пожалуй, он самый несносный из домашних духов, и его происхождением объясняется все. Ведь гоблины – грозные стражи тех или иных мест, со временем почувствовавшие живой интерес к человеку. В противоположность многим своим сородичам, они нашли людей чрезвычайно интересными. Веками эти чертенята, способные превращаться в любое животное – лошадь, собаку и даже лягушку, – заливаясь смехом, сбрасывали путников в овраги, загоняли в лужи и пруды. Несчастная женщина, возвращаясь домой с рынка, слышала на обочине плач новорожденного. Она наклонялась, а ее внезапно толкали – и бедняжка приземлялась в удачно размещенную кучу навоза. Девушка, заблудившаяся в их лесу, бродила по нему часами, вздрагивая от каждого странного звука и следуя за щебечущей птицей, которая заманивала ее все дальше. Гоблины развлекались до тех пор, пока им не надоедало, и бросали, как только им в голову приходила новая недобрая проделка.

Гоблина нельзя назвать милым и любезным. И хотя нельзя и всерьез назвать их злыми, склонность этих существ к глупым шуткам настолько велика, что человек в конце концов стал их остерегаться. С течением веков были составлены списки мест, где водились гоблины, – их оставили духам, которым вскоре стало скучно, ведь они лишились таких потешных гостей. И тогда некоторые гоблины стали с приближением Рождества на время покидать свои территории и перебираться в дома. Несколько недель они вовсю развлекаются. Двигают с места на место предметы, стучат по стенам, вмешиваются в игры детей, чтобы их напугать, толкают человека, несущего к столу рождественское полено. Их ненасытная страсть к шуткам быстро передается другим феям и домовым. В последние несколько лет они дают о себе знать куда чаще, чем раньше. Весь декабрь эти духи веселятся, нарушая привычный уклад, а после Рождества уходят на предначертанные Природой