Мабиногион. Легенды средневекового Уэльса - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

И она протянула руку к чаше, и, как только она коснулась ее, рука ее точно так же прилипла к чаше, а ноги – к мраморной плите, и она не могла произнести ни слова. Так стояли они, пока не спустились сумерки, и тогда раздался гром, и замок растаял в тумане со всем, что в нем было.

Когда Киква, дочь Гвинна Глеу, жена Придери, увидела, что во дворце не осталось никого, кроме нее и Манавидана, она так опечалилась, что смерть показалась ей лучше жизни. И Манавидан обратился к ней.

– Видит Бог, – сказал он, – ты не права, женщина, коль боишься довериться мне. Призываю Бога в свидетели, что нет у тебя друга преданнее меня. Ведь я с юных лет был товарищем Придери, и как я дружил с ним, так буду дружить и с тобой. Поэтому не бойся меня. Бог свидетель, что я сделаю для тебя все, что в моих силах, пока небесам будет угодно посылать нам горе и несчастья.

– Господь воздаст тебе, – ответила она, – я не сомневаюсь в твоей дружбе.

И она22 возвеселилась, и страх исчез из ее сердца.

– Итак, – сказал Манавидан, – нам нельзя оставаться здесь, ибо мы лишились собак и не можем больше добывать пропитание. Отправимся в Ллогр, там нам будет легче прожить.

– Хорошо, господин, – сказала Киква, – мы так и сделаем.

И они отправились в Ллогр.

– Господин, – спросила она его, – каким же ремеслом мы займемся теперь?

– Я могу только делать то же, что и раньше, – ответил он, – шить обувь.

– Господин, – возразила она, – эта грязная работа не подобает мужу такого достоинства, как ты.

– Так мы хотя бы сможем прокормиться, – ответил он. И он стал работать с лучшей кожей, какую мог достать, и делал туфли с золочеными пряжками так хорошо, что работа прочих мастеров того города показалась грубой и неуклюжей по сравнению с его работой. И вскоре никто не стал покупать у них ни туфель, ни сапог. Так прошел год, пока сапожники не собрались и не сговорились против него, но он был предупрежден и сказал Кикве, что сапожники намереваются его убить.

– Господин, – сказала Киква, – куда же нам скрыться от этого мужичья?23

– Мы вернемся назад в Дивед, – ответил он, и они отправились в Дивед. А когда они собирались в путь, Манавидан захватил с собою немного пшеничных зерен. И они пришли в Арберт и поселились там. И для него не было места приятнее, чем Арберт, где они жили с Придери и Рианнон. Он рыбачил и охотился на оленей, а вскоре засеял три поля, и там взошла лучшая в мире пшеница, которая разрослась так обильно, как никто еще не видел24.

Пришло время собирать урожай, и он пошел на первое поле и увидел, что пшеница поспела. «Я сожну ее завтра», – сказал он себе. Hочь он провел в Арберте и рано утром поднялся, чтобы сжать пшеницу. Hо, придя на делянку, он не увидел там ничего, кроме голых стеблей. Все колосья были аккуратно срезаны и унесены, и Манавидан сильно подивился этому. И он пошел на другое поле и увидел, что урожай и там поспел. «Я сожну пшеницу завтра», – сказал он. И наутро он встал, чтобы пойти на поле, но, придя туда, опять обнаружил только голые стебли.

– О Боже! – воскликнул он. – Кто же готовит мне голодную смерть? Hе тот ли это, кто уже опустошил мой край?

И он отправился на третье поле, и, когда пришел туда, там не было ни души, и он увидел, что пшеница и там поспела. «Будь я проклят, – сказал он себе, – если этой ночью я не увижу, кто здесь хозяйничает». И он взял оружие для охраны поля и рассказал обо всем Кикве.

– Что же ты сделаешь? – спросила она.

– Я пойду этой ночью в поле, – сказал он.

И он отправился в поле, и провел там половину ночи, и тут вдруг услышал сильнейший в мире шум, и узрел великое множество мышей, которых нельзя было ни счесть, ни измерить. И он не понимал, что это значит, пока мыши не добрались до поля, и тогда каждая из них взобралась на стебель пшеницы, пригнула его своим весом и отгрызла колос так, что ни одного целого колоса не осталось. И мыши пустились бежать, унося с собою колосья. Тогда, исполненный гнева, он ворвался в середину мышиного скопища, но не смог поймать ни одной мыши, ибо все они были проворнее мошек или летящих птиц, кроме одной, которая была в тягости и все же бежала так быстро, что пеший человек едва мог поспеть за ней. Но он все же догнал ее, схватил, посадил в свою перчатку и принес домой. Он вошел в покои, где была Киква, и зажег огонь, и повесил перчатку на гвоздь.

– Что там, господин? – спросила Киква.

– Там вор, – сказал он, – которого я застиг на месте преступления.

– Что же это за вор, что ты смог посадить его в перчатку?

– Слушай же, – и он поведал ей, как его поля были разорены и как мыши опустошили последнее на его глазах. – И одна из них была в тягости, и я смог поймать ее; вот она в перчатке. Завтра я повешу ее25 и, клянусь Богом, сделаю то же с ними всеми, если поймаю.

– О господин, – сказала она, – негоже такому благородному мужу, как ты, гневаться на эту ничтожную тварь. Ты должен не рядиться с этой мышью, а отпустить ее.

– Будь я проклят, – воскликнул он, – если я не истреблю всех их, кого только смогу изловить.

– Что ж, – сказала она, – защищая эту мышь, я хотела лишь не допустить умаления твоей чести. Делай как знаешь.

– Hазови хоть одну причину, по которой я должен ее пощадить, и я послушаюсь, – сказал Манавидан. – Я же не знаю таких причин и хочу с ней покончить.

– Тогда так и сделай, – сказала Киква.

И после этого он взошел на холм в Арберте26, неся с собою мышь. И на вершине он соорудил виселицу из двух рогулек, и в это время к нему подошел клирик27 в бедной и поношенной рясе. А ведь прошло семь лет с тех пор, как он видел там человека или зверя, кроме тех, что жили с ним вместе до своего исчезновения.

– О господин, – сказал клирик, – приветствую тебя.

– Да благословит тебя Бог, клирик, – ответил ему Манавидан. – Откуда ты?

– Я иду из Ллогра28, господин, – сказал тот, – а почему ты спрашиваешь об этом?

– Потому что за последние семь лет, – сказал Манавидан, – я не видел здесь ни одного человека, кроме четверых, живших здесь, и я один из них.