Либежгора - Рустам Разуванов

мама, Таня и остальные, он бегом побежал в ту сторону, куда ему указали. Через несколько минут в стороне за дверьми началась возня. Кто-то выбежал и настежь открыл двери, чтобы гроб удобнее было пронести. Все плакали. Мама и тетя Таня тихонько, почти беззвучно, кто-то чуть громче и с причитаниями, но больше всего меня повергло в шок то, что рыдал Юрка. Это же Юра, всегда веселый, не унывавший даже в те моменты, когда он чуть ли не умирал, избитый, когда его увозили в тюрьму, когда его забирали в больницу, всегда и везде предпочитавший грязно отшутиться, заставляя окружающих улыбнуться, теперь рыдал – искренне и по-настоящему. Кажется, до меня только теперь доходил весь масштаб трагедии. «Бабушка умерла», – вновь пронеслось у меня в голове.

Гроб поставили перед «буханкой». Все стояли вокруг со скорбными, полными смирения лицами. Дядя Сережа тоже был непривычно серьезным. Юрка сидел на коленях, обняв открытый гроб, в котором лежала бабушка, и рыдал. Потом вышла и тетя Таня, которая куда-то отлучалась. Она сказала, что бумажки у нее, можно еще постоять и трогаться в путь, иначе поздно приедем. Вновь пошел снег, и уже темнело. Когда Юрку попытались оттащить под предлогом того, что «ее нужно погрузить», он начал сопротивляться и объявил:

– Я поеду с ней.

– Ты что? Брось, Юрка, не дури! Нельзя так!

– Нет, поеду! Мне все равно, ни спасать ее не явился, когда она в лесу заблудилась, ни в больнице не навестил. Я к ней не приехал, дак она сама ко мне явилась. Мертвая. Все, теперь ни на шаг не отойду! До самой могилы ее провожать буду и из рук не выпущу!

– Да куда ты там сядешь? У меня там грузовой отсек сделан, отдельный от кабины, там ни света, ни воздуха толком, будешь в темноте ехать, ты чего? Даже сесть некуда!

– Нет, мне все равно, куртку вон кину и на ней сидеть рядом буду!

– Да ты чего дуришь-то, нельзя так!

– Мне все равно, я поеду, мне можно. Я сказал, что ее не отпущу теперь. Делайте что хотите.

– Да нельзя так – с покойником в темноте ехать, ладно бы, там скамьи были да все близкие бы поехали. А там ведь пусто, как в тюрьме!

– А я тюрьмы не боюсь.

– Да я не то сказать хотела…

– Да мне все равно, кто что сказать хотел, сам уже все сказал. Давайте ее туда поудобнее уложим, я рядом поеду. Один. И говорить тут не о чем.

– Нехорошо, плохо ему станет. Это сначала кажется, а потом ведь всякое случиться может.

– Ну ладно, что уж делать, не с силой же его оттаскивать, – сказал дядя Сережа.

– Юрка, на, возьми хоть подушку с кабины, все хоть не на куртке сидеть будешь, дорога скользкая, всю голову отобьешь.

– Спасибо.

– Ты это, если там что, страшно станет или дурно, в общем, как насидишься, стукни мне в кабину, тут лист не сильно толстый приварен, а больше ничего и нет, я услышу сразу же.

– Хорошо. – С этими словами Юра залез в машину и начал обустраивать свое место возле уже погруженного гроба. За ним закрыли дверцы. Дядя Сережа открыл дверь кабины и попросил, чтобы все ждали на выезде. Мы с тетей Таней и мамой решили поехать на соседском «Москвиче». Остальные девять человек должны были разместиться еще в двух машинах. Мы вновь зашли в больницу и вышли через главный ход, расселись по машинам и медленно двинулись в сторону выезда. Ворота там уже были открыты, и я не отрываясь смотрел, как из них выезжает зеленая «буханка» дяди Сережи с бабушкой внутри. Мы тронулись следом, вереница из машин провожала старушку в кузове старенькой рабочей «буханки» в последний путь. Восемнадцать часов. За окном уже стояла темень.

Глава 5. Юрка

Дорога становилась все опаснее из-за портившейся погоды, так что мы ехали не спеша. В какой-то момент я даже заснул. Когда проснулся, обнаружил, что картинка не изменилась, разве что огни автомобильных фар светили на дороге, словно прожекторы, да по обочине светили фонари. Время тянулось очень медленно, все в салоне обсуждали какие-то насущные проблемы, но я не мог сосредоточиться на разговоре, да и не хотел. Гораздо интереснее было просто смотреть на деревья, мелькавшие за окном в темноте. Еще через час мы свернули с трассы и вывернули на дорогу, на которой уже не было ни фонарей, ни плотного потока автомобилей. Встречные машины попадались редко, лес стоял ближе к дороге, но его теперь было совсем не разглядеть. Монотонная картина убаюкивала, хотя спать и не особенно хотелось.

За часом шел следующий, становилось все темнее, хотя, казалось бы, куда еще больше. В воздухе витало что-то мрачное. Вскоре показались окраины Тихвина, и мы вывернули на нужную нам дорогу. Снег не переставал. Меня вновь разбирало дурное предчувствие, холодное, пробуждающее, но безмерно приятное и почему-то даже родное. Через несколько минут «буханка» остановилась. Мы тоже свернули на обочину, а следом и машины, ехавшие за нами. Дядя Сережа вышел из кабины и открыл заднюю дверцу. Юрка вывалился из кузова, бледный, схватившись за сердце, еле удерживаясь на ногах. Глаза его были широко раскрыты. Он так и сел на землю. Мы подошли к нему, и мама с тетей Таней кинулись его расспрашивать:

– Что?

– Юрка, что с тобой?

Он молчал и продолжал тяжело дышать, словно его только что вытащили из болота, где он едва не захлебнулся.

– Да что случилось-то?

– Что? Что с тобой? Ты чего?

– Укачало, может?

Дядя Сережа вернулся с аптечкой и достал из нее маленькую бутылочку нашатырного спирта. Открутив крышку, он начал медленно подносить ее к его носу Юры. Тот никак не отзывался, словно даже не заметил, что к его лицу что-то поднесли. Он продолжал смотреть куда-то перед собой испуганными глазами. Тогда дядя Сережа ловко сунул ему всю бутылочку прямо под нос. Юрка неожиданно дернулся, отвернул лицо в сторону, закашлял, а потом набрал полные ладони снега и вытер им лицо.

– Ну как? Пришел в себя?

– Да…

– Что случилось-то?

– Да… Да я… Не знаю…

– Ну?

– Выпил с утра, наверное, померещилось…

– Померещилось?

– Что там с ним? Укачало?

– Нет, тише-тише! Чего померещилось?

– Да ничего. Лучше не говорить такое вслух. Лучше не говорить, ерунда всякая, уснул, и кошмары начали донимать!

– А тебе говорили, внучек! Нельзя с покойниками одному долго оставаться, особенно ежели свои.

– Да-да, говорили ведь, всякая дурнота показаться может.

– Причудилось ему что-то, говорит.

– Да он пил,