Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны - Мухаммад ан-Насави

[сплошной] черной массой, как беспросветная ночь. И крайним пределом того, чем они проявили себя в тот день, были их крики, которые могли разорвать звездные покрывала и заставить слышать уши глухого. Но султан испугался их многочисленности не больше, чем волки пугаются свободно пасущихся овец, или так, как голодные львы боятся бродячего скота. Под покровом ночи он построил [войско] перед ними в ряды и расположил конницу, усилив центр своими витязями, левый фланг заполнил своими богатырями-защитниками, а правый окружил лучниками. Весь тот день он ожидал, что грузины спустятся [с горы] для сражения, но [они] не спускались. Когда солнце склонилось к закату, для султана разбили небольшой шатер позади центра, и он провел там ночь, а ханам и эмирам приказал поочередно сменять друг друга в ночном бдении до самой зари. И они сделали то, что он приказал, и разошлись к своим огням. Когда настало утро, он призвал их и сказал: «Враг, очевидно, решил уклониться [от сражения] и стремится к затягиванию дела вместо нападения. И мы решили напасть на них, поднимаясь со всех сторон. Если они атакуют вас, то [можно] опередить их, не дав им спуститься, и забросать их стрелами». И султан выступил, поднимаясь вверх, скорее даже [не сам], а поддерживаемый [Аллахом]. Когда он выступил, двинулись и ищущие [боя], распрямив свои крылья, подобно орлам. Скорее других поднимался левый фланг султана, где находились его брат Гийас ад-Дин, Ур-хан, Йиган Таиси и некоторые другие эмиры. На них напал Шалва, один из их знаменитых хитрецов. Они начали сражение с ним, и стрелы летели так, словно это падают метеоры или летят снежинки, гонимые ветром. Муслим смешался с кафиром, имеющий выгоду [от истинной веры] — с тем, кто терпит убыток [от ложной], поднимающийся — со спускающимся, конный — с пешим. Они наносили друг другу удары по конечностям, в самые сердца и шеи и старались опередить друг друга в подъеме на вершину горы. Тот, кто бежал, видел, что может спастись и уцелеть [только] при восхождении [на гору], и его побуждали к подъему правдивость его надежды и верность его чаяний. А когда /136/ конница нанесла победоносные удары по несчастному сброду, грузины повернули свои спины к головам [конницы султана], и, прежде чем соперничество стало сражением, а метание стрел — взаимным истреблением, они понеслись на крыльях бегства, увешанные позором и бесчестьем. Они видели в силуэтах отряды, охватывающие их, а в тенях — охотников, настигающих их. Поле сражения было покрыто трупами, их было около четырех тысяч, тех, которые пали, спасаясь от жара погони[505].

Султан остановился на холме, а грузин приводили к нему покорных, униженных, как гонят грешников к адскому огню. Лица у них были [покрыты] пылью безбожия и отягчены прахом беспомощности. Он стоял там, пока не вернулись [обратно] преследовавшие и не собрались захватившие добычу, и тот, кто хотел пройти к нему, ступал по убитым и топтал их.

Шамс ад-Дин ал-Куми — это был один из хаджибов атабека Узбека — рассказал мне следующее: «Когда во время владычества грузин мой господин [Узбек] послал меня к ним, <то на словах Шалва обошелся со мной по-хорошему, но в хвастовстве преступил границы приличия>[506] и сказал: “Я хотел бы, чтобы 'Али, то есть Эмир верующих[507], — да будет мир над ним — был бы жив и в мое время. Тогда я показал бы ему такую свою силу, которая заставила бы его позабыть и день Бадра, и день Хайбара”[508]».

Когда в этот день было разбито их войско и погиб и тот, кто был под началом, и тот, кто стоял во главе, его (Шалву) охватило оцепенение. Он не различал, где земля под ним, опустился и заснул среди убитых, запачкав свое лицо кровью, черной от позора. Его обнаружил сын няни Гийас ад-Дина, еще мальчик. Он вытащил его и связанного привел к султану.

Так Аллах рассеял надежды проклятого на то, в чем он преступил границу дозволенного, и жестоко высмеял его: ведь он не был упомянут среди мужественных, не говоря уже о том, чтобы считаться героем.

Султан пощадил его и не спешил покончить с ним, чтобы люди видели, как Аллах справедливо поступает с теми, кто поносит две святыни веры и двух распространяющих истинное слово[509].

Султан направил главу личных слуг Тадж ад-Дина Кылыджа в Табриз с группой /137/ их пленных эмиров и головами убитых с радостной вестью о том, что Аллах даровал ему победу, явившую блестящее зрелище и принесшую всеобщую славу.

С поля сражения он направился в город Двин[510] и, предприняв наступление, захватил этот город через некоторое время. Затем он приказал местному кади отделить находившихся там мусульман — их жен и детей.

Аллах щедро даровал султану и его помощникам обильные богатства и неограниченное количество добычи. И этим сердца были отмыты от пятна зависти, так как участие в желанном обогащении было всеобщим и во всем, что добыли, они были равны.

Шараф ад-Дин Уздере и Хусам ад-Дин Хидр, [со] правители Сурмари[511], в эти дни перешли на службу к султану и прибыли к нему, И он написал для них грамоту с утверждением такого, чем они были [удовлетворены] досыта.

Глава 49

Рассказ о том, как султан возвратился из Двина в Табриз и оставил правое крыло войска в Стране грузин в раджабе шестьсот двадцать второго года[512]

Когда эта победа соединилась со следующей и второе завоевание последовало за первым, а султан, разослав свои отряды до крайних пределов страны Абхаз[513], направлялся к Тифлису, к нему прибыло письмо Шараф ал-Мулка, который находился в Табризе. В письме он сообщал, что Шамс ад-Дин ат-Тугра'и и сын его брата Низам ад-Дин сговорились о его (Шараф ал-Мулка) убийстве и бунте против султана, — это были ложь и обман, направленные против того, кто [сам] был обижен. Через некоторое время выяснилось, что это клевета, которую нельзя подтвердить никакими доказательствами. Ведь ат-Тугра'и был набожен и справедлив в своем образе жизни, заботился о подданных, старался, чтобы они не испытывали страха и не разрешал никому преступать границ справедливости. И если у его (Табриза) жителей требовали то, чего не должно и не следует [взимать], и налагали на них сверх обычного, он защищал их — иной раз увещанием, а порой упрекая и выставляя на позор [чиновников].

/138/ На'ибы Шараф ал-Мулка пренебрегали этим. Ведь они