Тахвиты - Афраат Персидский

будет усерден в посте и в молитвеИ горит любовью к Христу»[1262].

Любовь обручившегося Христу не ограничивается земными рамками, и подвижник обращается к небу, ожидая явления своего Жениха:

«Поднимем глаза наши к небу,Дабы узреть сияние, которое должно открыться»[1263].

3. Перейдём к третьей группе значений: особое отношение îḥîḏāyā и Христа. Оно имеет несколько аспектов.

Во-первых, как уже было сказано, тождество именования: и Христос — Единородный, и аскет имеют одинаковое имя — îḥîḏāyā.

Во-вторых, îḥîḏāyā принимает иго Христово. Мы уже начали разбор данного выражения ранее, теперь мы можем его закончить. Хранить иго в чистоте — значит сохранять себя от греха и раздвоенности. Но Афраат не останавливается на этом:

«Возлюбивший тишинуПусть ожидает Господа — надежду [всех] живущих»[1264].

Таким образом, принявший иго Христово и хранящий себя в непорочности ожидает и ищет (глагол sakkî имеет оба эти значения) только своего Учителя, Которому он стремится уподобиться и Который является теперь для îḥîḏāyā единственной надеждой.

В чём состоит уподобление? Девятый параграф «Тахвиты», посвящённый изображению истинного образца для каждого îḥîḏāyā, заканчивается следующими словами: «Такое смирение показал нам наш Жизнодавец Своим примером. Смиримся же, возлюбленные, также и мы!»[1265]. Уединённый (îḥîḏāyā) должен достичь такого же смирения, какое явил Христос, Который, когда «изошёл из Своей природы, то ходил в нашей. Мы же пребываем в нашей природе, но в День Праведного Суда Он приобщит нас к Своей... Не нуждающийся ни в чём из-за нашей нужды сыскал такой способ»[1266].

И, в-третьих, такая всецелая преданность и горячая любовь, оправдывая тождество именований Учителя и ученика, приводит к тому, что: «Всех монахов [îḥîḏāyē] возрадует [maḥdê] Единородный [îḥîḏāyā], Сущий в лоне Отца»[1267].

Ученичество у Христа, идущее через путь самоотрицания и смирения и венчающееся уподоблением Ему, приводит к тому, что ещё при жизни (причастие интенсивной породы maḥdê от глагола ḥdā — «радоваться, веселиться, ликовать» — может указывать как на настоящее время, так и на будущее) îḥîḏāyā вкушает небесную радость от общения с Богом. Подобно тому как: «...сердце его [т.е. Илии] было на небе, птица небесная приносила ему пропитание. И так как он уподобился небесным ангелам, то они приносили ему хлеб и воду, когда он убегал от Иезавели. Всё помышление свое он устремил к небу и поэтому был восхищен на огненной колеснице на небо, которое и стало его вечной обителью»[1268]. Илия был образцом для раннесирийских аскетов в своей чистоте и святости (наравне с Иоанном Предтечей)[1269]. Поэтому Афраат пишет:

«Возлюбивший девствоПусть Илие уподобится»[1270].

Взаимоотношения между Христом и îḥîḏāyā имеют для Афраата, как мы видим, много аспектов. Было бы ошибочно ограничить их определённым числом. Конечно, мы рассмотрели лишь основные, но к ним хотелось бы добавить ещё один. Афраат пишет:

«Приобщимся к Его мучениям,Чтоб и нам ожить Его воскресением.Понесём на плоти нашей Его знамение,Да избавимся от гнева грядущего»[1271].

В данном отрывке автор указывает на необходимость подражания Христу, выражающегося в приобщении к Его страстям и несении Его креста (именно крест имеется в виду под словами «Его знамение»). Это подражание открывает новую, возможно самую важную сторону общения со Христом: человек воскреснет через воскресение Христово. Поэтому можно согласиться с суждением С. Брока: «Облачение Христом îḥîḏāyā и становление самим îḥîḏāyā рассматривалось не просто как внешнее принятие имени, но как коренная переориентация своей жизни, включая «облечение» Христом: для того чтобы приобщиться к Его воскресению, необходимо также участвовать в Его страстях»[1272].

Вторая и третья группа значений слова îḥîḏāyûṯā, то есть внутренняя целостность — целомудрие и особые взаимоотношения между Христом и îḥîḏāyā, очень хорошо представлены Афраатом в следующем месте «Тахвиты о молитве»: «Если человек соберёт свою душу [вариант: себя] во имя Христово, то Он обитает в нём, а во Христе обитает Бог. Поэтому будет тот человек един в трёх: сам он, Христос, обитающий в нём, и Бог, Который во Христе»[1273]. Из этой цитаты становится очевидным значение внутренней целостности (вторая группа значений слова îḥîḏāyûṯā) как условия ближайшей связи Христа — îḥîḏāyā и уединённого — îḥîḏāyā, Учителя и ученика (третья группа значений).

Важно отметить взаимосвязь аскетической практики îḥîḏāyûṯā и понятия «завет» — qyāmā. Как было сказано ранее, qyāmā во времена Афраата составлял аскетическую часть церковной общины, «церковь внутри церкви»[1274], состоявшую из «сынов и дочерей Завета». В чём же заключался этот Завет? Представим основные точки зрения исследователей по данному вопросу, на который «Тахвита о сынах Завета» не даёт прямого ответа.

О. Джордж Недангат был убеждён, что во время крещения крещаемые входили в завет — qyāmā с Богом, который состоял в обете безбрачия: «...«сыны Завета» ранней сирийской Церкви верили, что своим обетом безбрачия они устанавливают связь с Богом. Поэтому их qyāmā может быть правильно назван заветом безбрачия»[1275]. Из проведённого нами обзора видно, насколько сложным и многогранным было понятие îḥîḏāyûṯā. Безбрачие, конечно же, выступало важным аспектом аскезы «сынов и дочерей Завета», но оно было лишь элементом «ига Христова». Поэтому нам представляется более правильной позиция о. Роберта Маррея: «Завет состоит из тех, кто дал обет «уединённости» (îḥîḏāyûṯā)»[1276], состоявший в отказе от брака, целомудрии и ученичестве у Христа и имеющий целью уподобление Ему. Но при этом необходимо отметить, что строго установленных молитвенных формул для принятия такого обета не существовало.

Ввиду явного предпочтения Афраатом девства важно определить также его отношение к браку. Приведём основательное мнение А. Лехто, тщательно исследовавшего данный вопрос: «Можно сделать вывод, что даже после достижения определённого понимания контекста, предоставляемого тахвитами, остаётся неясность отношения Афраата к женщинам. С одной стороны, женщины представляют опасность для мужчины-аскета, посвятившего себя Христу. С другой стороны, Мария и другие библейские женщины показывают важность женского пола для истории спасения. И хотя Афраат разделяет такое неясное отношение со многими греческими и латинскими авторами, я пытался доказать, что он представляет более умеренную позицию, чем та, которую обычно можно найти на Западе»[1277].

Возвращаясь к вопросу о происхождении идеала девства, рассмотренному в предыдущем параграфе, отметим справедливость воззрений С. Брока, отрицавшего влияние манихейства на всю сирийскую традицию: «Будучи весьма отличными от дуалистического миросозерцания и негативного отношения к телу, эти аскетические идеалы в действительности выражают библейское — и позитивное — отношение к человеческой личности как душе и телу...»[1278]. Существенны также соображения оо. Иринея Осэра и Джорджа Недангата, каждое из которых освещает определённый аспект решения проблемы. Но более всего приближается к раскрытию основ учения Афраата, как оно представлено в «Тахвите о сынах Завета», о.