Тахвиты - Афраат Персидский

стать учениками Христа. Ибо вот, надлежит ученикам Христа, чтобы они уподобились Христу — Учителю своему»[1241]. Выражения «иго Христово» и «иго небесное» являются синонимичными — с этим согласен и Недангат[1242]. На понимание «ига Христова» как безбрачия исследователя, по-видимому, подтолкнуло также встречающееся в «Тахвите» выражение «иго святых [qaddîšê]» (если учитывать то специфическое значение, которое имело слово «святой»). Однако только что приведённая нами большая цитата из восьмого параграфа не допускает возможности такого узкого понимания «ига Христова», так как из неё видно, что оно связывается с ученичеством у Христа, имеющим целью уподобление Ему. А понятие уподобления Христу гораздо шире, как мы увидим ниже, и включает в себя не только безбрачие. Отказываясь от предложенного Недангатом понимания «ига Христова» лишь как безбрачия и девства, можно, однако, согласиться с тем, что безбрачие является одним из составных (если не важнейшим) элементов «ига Христова».

Ещё об одной причине избрания идеала девства мы коснёмся в следующем параграфе, посвящённом рассмотрению, пожалуй, самой важной практики раннесирийского аскетизма — îḥîḏāyûṯā.

V.3. Уединённость — îḥîḏāyûṯā[1243]

Слово îḥîḏāyûṯā дословно означает «уединённость, одиночество» (от ḥad — «один»), имея при этом большой диапазон различных значений. Прежде чем их рассмотреть, необходимо отметить, что связанное с ним слово îḥîḏāyā[1244] — «единственный, уединённый, одинокий», начиная с V века, имеет своим основным значением «монах». На данный момент среди сирологов является общепризнанным мнение, что монашества в том виде, в каком оно зародилось в Египте (общежительного и отшельнического вида), в Сирии до конца IV века не было[1245]. Поэтому îḥîḏāyûṯā должна быть понимаема как аскетическая практика, а не как отшельнический или общежительный тип монашества[1246]. Однако при переводе слова îḥîḏāyā мы оставляли значение «монах»[1247], во-первых, из-за невозможности подобрать адекватное слово в русском языке, а во-вторых, из-за этимологической эквивалентности слов îḥîḏāyā и μοναχός.

Высказанное многими исследователями мнение, что «сыны Завета» (т.е. девственники и целомудренные) суть îḥîḏāyê[1248], на материале «Тахвиты» может быть подтверждено несколькими местами. Одним из них является «правило Афраата», которое начинается словами: «... я напишу тебе о том, что подобает монахам [îḥîḏāyā] — сынам Завета: девственникам [bṯulē] и целомудренным [qaddîšē]«[1249], а заканчивается «[всё] это подобает монахам [îḥîḏāyē]»[1250]. Однако в некоторых случаях эта связь не столь очевидна, что наводило исследователей на мысль об отличии îḥîḏāyê от «сынов Завета»[1251].

Рассмотрим понятие îḥîḏāyûṯā в соответствии с тремя группами значений этого слова, которые выделил о. Роберт Маррей[1252]:

1) одиночество, заключающееся в оставлении семьи и пребывании в безбрачии;

2) single-mindedness (одномыслие) как противостоящее double-mindedness (греч. δίψυχος — раздвоенность ума), то есть внутренняя сосредоточенность, собранность, целомудрие, противостоящие рассеянности, парению ума (Иак. 1:8);

3) единородность — особое отношение ко Христу, основывающееся на том факте, что греч. μονογενής (Единородный) в Пешитте передаётся с помощью слова îḥîḏāyā.

Рассмотрим выделенные три значения по порядку.

1. Относительно того, что îḥîḏāyê пребывают в безбрачии, Афраат пишет: «Итак, прекрасен, справедлив и верен сей совет, который я даю самому себе и вам, возлюбленные мои монахи [îḥîḏāyê], пребывающие в безбрачии...»[1253]. Состоит ли одиночество в удалении от мира в виде отшельничества? Действительно, в «Тахвите о сынах Завета» встречаются места, которые могут служить основой для утвердительного ответа на поставленный вопрос. Например: «Оставим этот чуждый нам мир»[1254]. Однако нигде в «Тахвите» не говорится о необходимости покинуть мир для обитания в одиночестве в пустыне, тем более нельзя найти указаний на это как на конституитивный элемент аскетической жизни (что характерно для египетского монашества). Наоборот, он пишет, давая совет «сынам и дочерям Завета»: «Женщине с женщиной следует обитать, а мужчине правильно будет обитать с мужчиной»[1255].

Большинство учёных-сирологов уверены, опираясь на материал творений Афраата и прп. Ефрема Сирина, что «...на исходе IV столетия мужчины и женщины, пребывающие в безбрачии, были свободны в выборе своего собственного порядка жизни внутри местных общин. В то время в сироязычном мире нельзя было услышать об уходе в пустыни или горы в индивидуальном порядке или коллективным образом»[1256]. Также важно привести замечание, которое высказал о. Роберт Маррей: «...все произведения сирийских писателей раннего периода подтверждают общее впечатление, что обеты Христу были крайне индивидуальными»[1257].

2. Вторая группа значений слова îḥîḏāyûṯā («внутренняя сосредоточенность, целостность») выражается в «Тахвите» следующим образом:

«Возложивший на себя иго святыхПусть сидит и хранит молчание»[1258].

Здесь идет рёчь об уединённых (îḥîḏāyê), принимающих иго уподобления Христу (как уже было нами отмечено выше). Выражение «хранить молчание» не может означать физического молчания, так как в этом случае его сложно согласовать со следующим призывом из «правила Афраата», с очевидностью указывающим на общение îḥîḏāyê с другими людьми:

«Пусть умом он пребудет светел со всемиИ произносит слова свои с мерой»[1259].

Следовательно, под молчанием не подразумевается полное уединение и отказ от общения. К пониманию требования хранения молчания ведет уже цитированное место из четвертого параграфа «Тахвиты», часть которого, из-за его важности, мы приведем ещё раз: «И так подобает ему жить, как написано пророком Иеремией: «Благо человеку, когда он несет Твоё иго в юности своей; сидит уединённо и молчит, ибо взял на себя Твоё иго». Следовательно, возлюбленный мой, тому, кто возложил на себя иго Христово, подобает сохранять иго свое в чистоте»[1260]. Из приведённого Афраатом места из «Плача Иеремии» становится ясно, что понятие ига связано и с уединением и с молчанием, но не в физическом смысле. Получается, что îḥîḏāyā в миру — но один, в окружении людей — но молчит. Приводимое Афраатом объяснение цитаты из «Плача Иеремии» задает следующий смысл выражению «сидит уединённо и молчит»: только таким образом можно сохранить иго в чистоте. А под чистотой Афраат всегда имеет в виду непорочность, хранение себя от греха. Таким образом, уединение и молчание понимаются Афраатом как условия беспорочного несения ига, то есть уподобления Христу, и заключаются в хранении внутренней чистоты: отвержении греха, порока и противостоящей Богу воли. Исходя из этого, можно считать, что выражение «хранить молчание» означает сохранение внутренней целостности и непорочности на пути уподобления Христу. Важно отметить, что в понятие молчания Афраат не вкладывает мистического смысла (это впервые сделает Иоанн Апамейский в V веке, а за ним эту тему доведут до совершенства писатели позднесирийского исихазма). Молчание выступает для него прежде всего как аскетическая категория, выражающая стремление подчинить свою волю Христу.

Внутреннее единство для Афраата проявляется также в любви ко Христу и в отвержении самого себя:

«Возненавидим себя и возлюбим Христа...»[1261]«Пусть он