Римская сатира - Флакк Квинт Гораций

И понемногу согрелись дыханьем размякшие камни

И предложила мужам обнаженных девушек Пирра,

Всё, что ни делают люди, — желания, страх, наслажденья,

Радости, гнев и раздор, — все это начинка для книжки.

Разве когда-нибудь были запасы пороков обильней,

Пазуха жадности шире открыта была и имела

Наглость такую игра? Ведь нынче к костям не подходят,

90 Взяв кошелек, но, сундук на доску поставив, играют.

Что там за битвы увидишь при оруженосце-кассире!

Есть ли безумие хуже: сто тысяч сестерциев бросить

И не давать на одежду рабу, что от холода дрогнет?

Кто из отцов воздвигал столько вилл, кто в домашнем обеде

Семь перемен поедал? Теперь же на самом пороге

Ставят подачку, — ее расхищает толпа, что одета

В тоги. Однако сперва вам в лицо поглядят, опасаясь,

Не подставной ли пришел и не ложным ли именем просишь;

Признан, — получишь и ты. Чрез глашатая кличет хозяин

100 Даже потомков троян: и они обивают пороги

Так же, как мы. «Вот претору дай, а потом и трибуну».

Вольноотпущенник — первый из нас: «Я раньше, мол, прибыл.

Что мне бояться и смело свое не отстаивать место:

Пусть я рожден у Евфрата, в ушах моих женские дырки, —

Сам я не спорю, но пять моих лавок четыреста тысяч

Прибыли мне принесут; что желаннее пурпур широкий[252]

Даст, коль Корвин сторожит наемных овец в лаврентийском

Поле, а я — побогаче Палланта или Лицина».

Стало быть, пусть ожидают трибуны и пусть побеждают

110 Деньги: не должен же нам уступать в священном почете

Тот, кто недавно был в Рим приведен с ногой набеленной[253],

Раз между нами священней всего величие денег.

Правда, еще роковая Деньга обитает не в храме,

Мы не воздвигли еще алтарей, и монетам не создан

Культ, как Верности, Миру, как Доблести, или Победе,

Или Согласью[254], что щелкает нам из гнезда на приветы.

Если ж почтенный патрон сосчитает в годичном итоге,

Сколько подачек сберег и много ль доходу прибавил,—

Что он клиентам дает, у которых и тога отсюда,

120 Обувь, и хлеб, и домашний огонь? За сотней квадрантов

Так и теснятся носилки, и жены идут за мужьями —

Хворая эта, беременна та, — всюду тянутся жены.

Муж, наторевший в привычном искусстве, для той, кого нету,

Просит, а вместо жены — пустое закрытое кресло:

«Галла моя, говорит, поскорей отпусти; что ты медлишь?

Галла, лицо покажи! Не тревожьте ее, — отдыхает».

Распределяется день примерно в таком вот порядке:

Утром подачка, там форум, потом Аполлон-юрисконсульт[255],

Статуи знавших триумф, и меж ними нахальная надпись

130 То из Египта неведомых лиц, а то арабарха,

Перед которым не грех помочиться, а может, и хуже.

Вот уж из сеней уходят, устав, пожилые клиенты.

Как ни живуча у них надежда авось пообедать,

Но расстаются с мечтой, покупают дрова и капусту,

Их же патрон будет жрать между тем все, что лучшего шлет нам

Лес или море, и сам возлежать на просторных подушках:

Ибо со скольких прекрасных столов, и широких и древних,

Так вот в единый присест проедают сразу наследства.

Если ж не будет совсем паразитов, то кто перенес бы

140 Роскоши скупость такую? И что это будет за глотка

Целых глотать кабанов — животных, рожденных для пиршеств?

Впрочем, возмездье придет, когда ты снимешь одежду,

Брюхо набив, или в баню пойдешь, объевшись павлином.

Без завещания старость отсюда, внезапные смерти,

И — для любого обеда совсем не печальная новость —

Тело несут среди мрачных друзей и на радость народу.

Нечего будет прибавить потомству к этаким нравам

Нашим: такие дела и желанья у внуков пребудут.

Всякий порок до предела дошел: используй же парус,

150 Всё полотно распускай! Но здесь ты, может быть, скажешь:

«Где же талант, равносильный предмету? Откуда у древних

Эта письма´ прямота обо всем, что придет сгоряча им

В голову?» — Я не осмелюсь назвать какое-то имя?

Что мне за дело, простит или нет мои Муций намеки.

«Выставь-ка нам Тигеллина — и ты загоришься, как факел,

Стоя ты будешь пылать и с пронзенною грудью дымиться,

Борозду вширь проводя по самой средине арены».

— Значит, кто дал аконит трем дядьям, тот может с носилок

Нас презирать, поглядев с высоты своих мягких подушек?

160 «Если ты встретишься с ним, — запечатай уста себе пальцем:

Тотчас же он донесет, коль слово вымолвишь: «Вот он!»

Сталкивать можно спокойно Энея с Рутулом диким,

Не огорчится никто несчастною долей Ахилла

Или пропавшего Гила, ушедшего по´д воду с урной;

Только взмахнет как мечом обнаженным пылкий Луцилий, —

Сразу краснеет пред ним охладевший от преступленья

Сердцем, и пот прошибет виновника тайных деяний.

Слезы отсюда и гнев. Поэтому раньше обдумай

Это в душе своей, после ж труби; а в шлеме уж поздно

170 Схватки бежать».—Попробую, что позволительно против

Тех, кого пепел зарыт на Фламиньевой или Латинской[256].

САТИРА ВТОРАЯ

Лучше отсюда бежать — к ледяному хотя б океану,

За савроматов, лишь только дерзнут заикнуться о нравах

Те, что себя выдают за Куриев, сами ж — вакханты:

Вовсе невежды они, хотя и найдешь ты повсюду

Гипсы с Хрисиппом у них; а всех совершеннее тот, кто

Купит портрет Аристотеля или Питтака, а также

Бюстам Клеанфа прикажет стеречь свои книжные полки.

Лицам доверия нет, — все наши улицы полны

Хмурых распутников; ты обличаешь позорное дело,

10 Сам же похабнее всех безобразников школы Сократа.

Правда, и шерсть у тебя на руках и косматые ноги

Дух непреклонный сулят, однакоже с гладкого зада

Врач у тебя отрезает, смеясь, бородавки большие.

Редко они говорят, велика у них похоть к молчанью;

Волосы бреют короче бровей[257]. Архигалл[258] Перибомий

Более их и правдив и честен: лицом и походкой

Он обличает порочность свою, — судьба в том повинна;

Этих жалка простота, им в безумстве самом — извиненье.

Хуже их те, что порочность громят словесами Геракла,

20 О добродетели речи ведут — и задницей крутят.

«Ты, виляющий Секст, тебя ли я буду стыдиться?

Чем же я хуже тебя? — бесчестный Варилл его спросит. —

Над кривоногим смеется прямой, и над неграми — белый;

Разве терпимо, когда мятежом возмущаются Гракхи?

Кто же смешал бы небо с землей и моря с небесами,

Ежели Верресу вор не по нраву, Милону — убийца.

Если развратников Клодий винит, Катилина — Цетега,

А триумвиры[259] не терпят проскрипций учителя Суллы?»

Был соблазнитель[260] такой, недавно запятнанный связью

30 Жуткою; восстановлял он законы суровые[261]; страшны

Были не только что людям они, но Венере и Марсу, —

При бесконечных абортах из плодного Юлии чрева,

Что извергало мясные комочки, схожие с дядей.

Значит, вполне по заслугам порочные все презирают