Виктор Бочков - Заповедная сторона

Разговорились. Корреспондент перевел беседу на Островских — как-де они тут себя вели, как обращались с народом. Лесом-то вокруг Островские владели — не прижимали ли мужиков?

— Пожалуй, строго наказывали за порубку? Василий Андреевич отрицательно покачал головой.

— Да, как сказать, за Островскими этого не водилось. Сам-то барин был добрый, с мужиками ласков. Вот разве Марья Васильевна — супруга его — так та тут всеми делами командовала. Покричит, бывало, постращает, а уж лесом-то барским мы все же пользовались, без дров не сиживали…

Рассказы древнего старца были самые бесхитростные. «С дедом Василием, — передает В. А. Маслих, — мне посчастливилось встретиться в Новой деревне. Он хорошо помнил, как вместе с отцом бегал в усадьбу. «И если Александр Николаевич бывал дома, выйдет, бывало, на крыльцо, отцу указания даст, а меня к себе подзовет, по голове потреплет и спросит, как живу и учусь ли грамоте. И так, бывало, наставительно скажет: «Учись, Вася, учись». А в праздники давал нам сладости».

Старый крестьянин, конечно, знал, что хозяин Щелыкова был писателем, гордился этим, но по своей малограмотности его пьес не читал и постановок не видел. Зато о жизни Островских в Щелыкове он мог рассказывать множество подробностей — было Куликову уже за двадцать, когда скончался драматург, а проработал он на щелыковской усадьбе с малолетства всю жизнь. И ведь сколько он слышал от отца!

Куликовы обитали в Кутузовке на протяжении ряда поколений, вполне вероятно, даже с момента основания деревни. Их знала вся округа. Но особо звонкую, хотя и своеобразную популярность завоевал себе родитель Василия Андреевича — Андрей Кузьмич Куликов, долголетний работник на все руки в щелыковской усадьбе.

Островский с ним свел знакомство, очевидно, еще в первый приезд в Щелыково. Тогда он отметил в дневнике: «… познакомился кой с кем из мужиков, видел крестьянский праздник. И все это хорошо». Ни один праздник тогда не обходился без Андрея Куликова, и там-то драматург и оценил оригинальный талант молодого кутузовского крестьянина — его неиссякаемое остроумие, умение вышутить любого «не в бровь, а в глаз».

Андрей Кузьмич принадлежал к числу приметных в народе остряков и весельчаков, своими выходками поражающими всю волость. Окрестные жители звали его не иначе, как «чудачок», «чудила» и «шут Балакирев». И, надо сказать, что от соленых и метких прибауток и насмешек «чудилы» не был застрахован никто, даже гордая и вспыльчивая жена драматурга Мария Васильевна, которую вообще в усадьбе побаивались и старались не задевать. Но наблюдательный Андрей Кузьмич умел вроде бы невзначай и походя язвительно высмеять неумные выходки и женские слабости своей суровой хозяйки.

Он издавна работал в Щелыкове — при прежних уже владельцах. Профессии, прямо полезной в усадебном хозяйстве, старший Куликов не имел, человек он был неурядливый, пригодный разве что «на подхват». Использовали его на всяких черных работах и в качестве порученца.

Островского Андрей Кузьмич, по-видимому, почитал. Он первым приветствовал его на границе усадьбы в весенние приезды в Щелыково, готовно, пусть и не всегда толково, выполнял его поручения. Сближала их и общая страсть к рыбной ловле.

Дед Василий вспоминал: «По осени отец мой на реке жерлицы на ночь ставил. Стемнеет, бывало, он и уходит, и я за ним бегу лягушек на крючки цеплять. В ямах под корягами налимы водились, мы их и ловили. Вот так раз ставим мы снасти, смотрим, лодка по течению плывет, на носу смольник горит. Подъезжает ближе, видим, стоит в лодке Александр' Николаевич и в реку острогу держит — рыбу бьет. Охота эта большой сноровки требует. А на другой день пришел к нам в деревню и просит отца, не продаст ли он ему налимов. Отец только посмеялся, выбрал самого крупного и отдал Александру Николаевичу, а чтоб денег за это брать, отец и слышать не хотел. Не могу, говорит, такой грех на душу взять. Помогал нам много Александр Николаевич».

Много помогал и, ценя сочный юмор местного чудака, добродушно прощал его пагубную слабость. А такая слабость у Куликова была — он питал излишнюю склонность к горячительным напиткам. Во хмелю становился Андрей Кузьмич несколько суетен, неспокоен и самонадеян — колотил себя в грудь и покрикивал: «Я — царь Парарым!» Может быть, не стоило бы помнить об этом, ежели бы не одно письмо Островского…

Андрей Кузьмич употреблялся в Щелыкове как посыльный, носил письма на почтовую станцию в Адищево, а срочные и важные отправления за семнадцать верст в Кинешму. Однако в исполнении поручений, не умея устоять перед соблазнами, бывал он не всегда добросовестен. Так, 9 июня 1879 г. Островский извещал своего приятеля Федора Бурдина, который недоумевал по поводу долгого отсутствия писем из Щелыкова: «Наш посланный по случаю праздника (Всех святых) не довольно отчетливо исполнил возложенное на него поручение, утратив всю корреспонденцию вместе с собственными сапогами и кафтаном».

В пачке потерянных хмельным «царем Парарымом» писем находились и важные деловые бумаги — казалось бы, для драматурга естественно распалиться гневом. А он снисходительно подтрунивает над происшествием. Наверняка провинившийся Андрей Кузьмич постарался изложить прискорбный факт с присущим ему юмором, чем сумел развеселить Островского.

Умер Андрей Кузьмич в почтенной старости, намного пережив драматурга, скончался в последнюю войну и его сын, развалилась старая изба. Но уцелела все-таки сама крохотная Кутузовка, встречающая туристов на границе заповедника, хранится в музее и умиляет нас чудесная фотография, опубликовано и прокомментировано письмо А. Н. Островского с упоминанием о кутузовском веселом чудаке. И есть еще строчка про Новую деревню в замечательной пьесе Островского «На бойком месте».

НА БОЙКОМ МЕСТЕ

Честное слово, озадачило меня это «бойкое место». Когда бы я ни ехал из Костромы и Ки-нешмы в Щелыково — с туристами ли, на рейсовом автобусе, просто с попутчиками в легковой машине, обязательно кто-то уверенно и торжествующе ткнет пальцем в сторону от дороги, в скопление елок, в чахлый ольшаник, в ближнюю прогалину:

— Вот здесь стоял трактир «На бойком месте». Помните у Островского!?

И что интересно — самые разные места показывают. Чаще всего у крутого спуска на мост через Меру у Малого Березова, на развилке к Александровской и Ади-щевской фабрикам, за мостом близ села Угольское и, наконец, у повертки на Щелыково, но ближе к Кинешме.

Наслушавшись всяких историй про место, где стоял пресловутый трактир, я, разозлясь, решил заняться собственными розысками, однако, так сказать, уже на научной основе, дабы не умножать число версий, а свести их все к общему знаменателю.

Если уж танцевать, так от печки, то бишь от текста самой пьесы. Комедия «На бойком месте» опубликована в четвертом томе сочинений А. Н. Островского. В самом начале ее читаем: «Действие происходит на большой дороге, среди леса, на постоялом дворе под названием «На бойком месте». А в числе главных персонажей фигурирует «Вукол Ермолаев Бессудный, содержатель постоялого двора на большой проезжей дороге».

И ничего более точного. Да, право, где доказательства, что пьеса писалась на местном материале, что знаменитый постоялый двор, если он вообще был, находился поблизости от Щелыкова?

Во-первых, что это за «большая проезжая дорога»? Нынешнее шоссе Заволжск — Островское? Не много ли ему чести так именоваться!

И все-таки именно это шоссе. Тут, правда, Федот, да не тот^Во времена Островского здесь пролегал так называемый Галичский торговый тракт с вольными почтовыми станциями, с ямской гоньбой и иными атрибутами большой магистрали. В том числе с трактирами и постоялыми дворами. Потому что, как сказано в «Военно-статистическом описании Российской империи-», «грунт земли по описанной дороге большей частью иловатый и песчано-глинистый, а по реке Мере глинистый». Вроде бы и близко от Кинешмы, но в период дождей на проезд тратились едва ли не сутки. Особенно устрашала ездоков перехлестнутая грязью 14-я верста. Сколько на этой проклятой версте экипажей сломалось!

Во-вторых, лес. Чего-чего, а лесу в окрестностях Щелыкова с избытком. В пьесе говорится «лес-то на 20 верст». Наверно, Островский имел в виду Угольской бор — главный лесной массив в здешних местах, доходивший прежде до нынешнего почти Заволжска. В бору и вправду «пошаливали» — в Щелыкове до сих пор сохраняются предания о грабежах и разбоях. Глухие были места. Ведь одни названия урочищ и чащоб чего стоили! В нескольких километрах от Щелыкова между деревнями Хвостово и Зубцово есть густой лес, почти у дороги, именуемый «Настасьин куст», — сколько с ним связано легенд самого жуткого свойства.

Про «Настасьин куст» я вспомнил недаром, и вот по какому поводу. Многим известно имя искусствоведа Михаила Порфирьевича Сокольникова. В молодости жил он в Иванове и был любознательным и шустрым краеведом. В 1923 г. отмечалось столетие со дня рождения А. Н. Островского. От Иванова до Щелыкова недалеко, и Сокольников не утерпел — навестил усадьбу. Драматурга в Щелыкове тогда помнили еще многие — всего 37 лет минуло со дня его смерти. Михаила Порфирьевича направили и в село Адищево, где жила Мария Гавриловна Вишневская-Олихова, в доме родителей которой постоянно бывал Островский. Старушка находилась в твердой памяти и охотно отвечала на вопросы.