Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила

При жизни стихи Николая Майорова были напечатаны только в

многотиражке Московского университета, где он учился. Там в

сороковом году появилась его пророческая эпитафия

поколению: «Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах

прочитаете, как миф, о людях, что ушли не долюбив, не докурив

последней папиросы». «Рабочий край» в публикации этого

стихотворения молодому поэту в те годы отказал. Очевидно,

пришло время исправлять ошибки…

Прошлой осенью нашей газете удалось установить

истинное место захоронения Николая Майорова, остававшееся

неизвестным почти семь десятилетий после войны, –

Смоленская область, Гагаринский район, село Карманово.

Статья о поэте и о нашей поисковой экспедиции вышла в «РК» 2

октября. Перед самой версткой выяснилось, что Ирина

Пташникова, невеста Майорова, имела дачу в Тейковском

районе. Туда до сих пор ездит ее вдовец – можно было его

застать. Я засобирался, но автобусы до нужной деревни не

ходят, да и свободного места на двух газетных полосах,

отведенных под публикацию о поэте, уже не оставалось.

Школу в деревне Мальтино закрыли из-за нехватки детей

несколько лет назад. Но именно ее ученики взяли когда-то

интервью у Ирины Васильевны Пташниковой. Эту запись я

увидел через несколько месяцев после нашей статьи в «РК». Все

то, что я разыскивал в разъездах по стране, все то, что с хрустом

впихивал в один текст, оказалось спокойно, органично и

многократно лучше рассказано Ириной Пташниковой. Она

помнит голос и губы поэта, она читает его стихи с его

интонациями и паузами, она знает, как и кому они написаны, а

прошедшие десятилетия дали ей объективность. Это интервью

было записано в 1998-м, за три года до ее смерти. Женщине в

кадре – за восемьдесят, морщины скрывают крупночертную,

восточную красоту молодости. Но глаза по-прежнему – небеса...

155

К сожалению, сегодняшняя публикация может вместить

меньше трети воспоминаний Ирины Пташниковой. Видео ее

интервью опубликовано на интернет-портале «Мой Ташкент»

(копия есть на нашем сайте – rk37.ru). Это действительно

интересное повествование (ценное и для истории, и для

литературы). Оно впитало в себя дух эпохи – даже лексику и

произношение довоенной Москвы. В нем – добрая память об

ивановце, погибшем за Родину, поэте Николае Майорове.

«…Наше знакомство с Николаем началось именно с поэзии.

Я знала очень много стихов (и почти неизвестных в то время для

нас Цветаеву и Ахматову) и многое наизусть ему рассказывала.

А он мне в ответ читал свои стихи. И меня поразило, насколько

у него они действительно настоящие (любил он это слово

«настоящие»). Потом мы познакомились поближе – стали чаще

бывать вместе. Все возвращения домой из читального зала были

совместными. И он мне понемножку рассказал о себе.

Он приехал в Москву из Иванова. Дома у него оставались

родители. Отец – Петр Максимович Майоров, участник

империалистической войны. Он был плотником по профессии,

не очень грамотным человеком, видимо, много читавшим.

Впоследствии мы с ним десять лет переписывались. Его письма

сохранились, я сдала их в ЦГАЛИ, в архив. А мама у Коли –

Федора Федоровна. Маленькая, щупленькая Федора Федоровна

– мать шестерых детей.

Николай стал приглашать меня на занятия литературного

кружка. Руководил им в то время орденоносец Долматовский.

Приходила к нам (и мы гордились) Маргарита Алигер. Вот есть

такая фотография – сделана перед войной, где-нибудь в

сороковом году, на которой показано занятие этого кружка.

Виден там Николай Майоров и его друг, наш сокурсник

Немировский читает стихи.

Я ходила с интересом на эти занятия. Но у меня увлечений

было в то время много: ходила в кавалерийскую и пулеметную

школы. Несмотря на сильную близорукость, и там стала

инструктором. (У меня зрение было минус семь. И-и-и…

Лошадь сама скакала куда надо. А из пулемета я стреляла с

помощью очков). Ну и альпинизм меня увлекал. Кроме этого,

156

конечно, были посещения всех картинных галерей,

факультативные курсы по живописи. В Большой театр мы

бегали обязательно. Благо рядом, и очень недорого было на

галерку пойти.

На втором курсе Николай предложил выйти за него замуж.

Я согласилась. Отношения у нас были идеальные. К тому

времени относится стихотворение «Что значит любить?»

Идти сквозь вьюгу напролом.

Ползти ползком. Бежать вслепую.

Идти и падать. Бить челом.

И все ж любить ее – такую!..

На лето Коля пригласил вместе с ним поехать в Иваново:

познакомиться с родителями, а потом отдохнуть в Плесе. Но я

уже зимой начала работать в Хорезмской экспедиции, в

камеральной обработке.И рвалась поехать летом в

экспедицию, в Кызылкум. У меня же детство прошло в Средней

Азии. Там я и верхом впервые начала ездить. Там пески, Хорезм

рядом. Романтика революционных лет. Поэтому я Коле

отказала: «Да нет, я все-таки в экспедицию. Археология мне

интереснее». Но, сами понимаете, самолюбие его задето, и

появляется стихотворение «Тебе»:

Тебе, конечно, вспомнится несмелый

и мешковатый юноша, когда

ты надорвешь конверт армейский белый

с «осьмушкой» похоронного листа...

Он был хороший парень и товарищ,

такой наивный, с родинкой у рта.

Но в нем тебе не нравилась одна лишь

для женщины обидная черта:

он был поэт, хотя и малой силы,

но был,

любил

и за строкой спешил.

И как бы ты ни жгла и ни любила,-

так, как стихи, тебя он не любил.

И в самый крайний миг перед атакой,

самим собою жертвуя, любя,

157

он за четыре строчки Пастернака

в полубреду, но мог отдать тебя!

Земля не обернется мавзолеем...

Прости ему: бывают чудаки,

которые умрут, не пожалея,

за правоту прихлынувшей строки.

Я вернулась из экспедиции, и кто-то из ребят начал

подшучивать, как, мол, он «за четыре строчки Пастернака мог

отдать тебя». Я это стихотворение от Коли не слышала и на эту

фразу обиделась. Но здесь, конечно, было недоразумение. Мы

на эту тему с Николаем стали говорить, он что-то попробовал

объяснить. Я разобиделась, повернулась и ушла. В то время мы

были максималистами. Казалось, что главнее любви ничего не

может быть. И я считаю, что это, в общем, было правильно. Да и

он так считал. Это была просто бравада. И с его стороны,

конечно, обоснованная. Потому что я, такая вот лихая, явилась

из экспедиции. Статьи о раскопках вышли в нашей

университетской многотиражке и в «Комсомольской правде».

Сразу возрос интерес ко мне.

Это был конец третьего, начало четвертого курса – нашего

с Николаем последнего, предвоенного курса... С Колей мы весь

год после того стихотворения практически не общались. Но вот

подходит декабрь сорокового. Как-то в общежитии мы с ним

встретились – он снова попросил прощения: «Да не обижайся

ты, давай вместе встретим Новый год». Я согласилась. Это

должна была быть компания его друзей: его соклассники

ивановцы Николай Шеберстов (стал потом известным

художником) и Константин Титов (учился в Вахтанговском

училище, впоследствии стал актером Рижского ТЮЗа). Это

были очень веселые, хорошие ребята, ко мне относились

замечательно.

И вот вечер 31-го. Вдруг приходит Коля и виновато как-то

мне говорит: «Ты знаешь, я не могу пойти. Я получил

телеграмму о том, что умер отец в Иванове». И он в ночь

уезжает домой. Новый, 1941 год я встречала без него.