Сергей Иванов - Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина?

Первоначальная попытка насадить греческое христианство в Болгарии оказалась весьма неудачной. Греки были явно не готовы к кропотливой миссионерской работе. О том, до какой степени две стороны разговаривали на разных языках, можно судить по обширному письму вышеупомянутого патриарха Фотия к новокрещенному князю Борису[514]. Оно являлось ответом на не дошедший до нас запрос князя. Фотий в своем послании почти не затрагивает тех практических тем, которые волновали болгар. Патриарх хвалит Бориса за его христианизаторские усилия и сравнивает варварского правителя с Константином Великим, но единственный реальный наказ, который он удосуживается дать, это проклятие многоженству. Все остальное письмо есть риторический экзерсис о характере царской власти и о том, что ни единый кирпичик не должен быть вынут из здания христианства без угрозы полного его обрушения[515]. Высокомерный, никак не миссионерский тон послания Фотия отражал общий настрой греческого клира в Болгарии. Поведение ромеев было настолько вызывающим, что уже в 866 г. князь решил отказаться от их Услуг и обратился к Римской церкви.

Колеблясь между Константинополем и Римом, используя один центр христианства в своих сложных отношениях с другим, Борис послал обширный запрос в Рим, папе Николаю.

Само послание не сохранилось, но зато до нас дошли ответы папы. Этот документ являет собою поразительный контраст с письмом Фотия: текст, вышедший из‑под пера понтифика, чрезвычайно уважителен и конкретен[516]. Как можно заключить из ответов Николая, Борис осторожно осведомлялся у него насчет обоснованности всего того, что навязывают бод. гарам греки[517]. Из папского письма можно, разумеется, реконструировать не все требования византийцев, но лишь те, которые вызвали наибольшее возмущение у новокрещенных варваров. Характер греческих наставлений удивляет: во–первых, византийцы вмешивались в мелкие бытовые обычаи болгарского свадебного ритуала[518]; затем, «вы далее говорите, что греки утверждают, будто никоим образом не следует ходить в баню по средам и пятницам» [519]°; «вы говорите, что греки заявляют, будто те, кто в церкви стоит не со скрещенными на груди руками (constrictis ad pectum manibus), совершают величайший грех»; «вы утверждаете, что греки запрещают вам принимать причастие не подпоясавшись»[520]; «вы говорите, что греки запрещают евнухам резать ваших животных, так что, с их точки зрения, тот, кто поел мяса животных, забитых ими, совершил тяжкий грех»[521]; «вы утверждаете, что греки запрещают вам входить в церковь в той тряпичной повязке (ligatura lintei), которую вы носите на голове»[522] и т. д. Все это папа объявляет несущественным.

По некоторым вопросам Николай отвечает в том смысле, что греки в принципе правы, однако нет смысла вдаваться в такие детали на столь раннем этапе катехизации[523]. Особенно интересно и показательно следующее его заявление: «Вы, будучи слабы, еще не можете взойти на вершину, дабы оттуда воспринимать возвышенные Божьи повеления; вы находитесь на равнине… так что пока вы в состоянии получать лишь просгые и маленькие заветы. И пока это так, мы не можем убеждать вас в том, чтобы вы в любое время воздерживались от шуток (jocis abstineatis)»[524]. Здесь хорошо видна разница в подходах Запада и Востока к миссионерству: Николай дает понять, что ему внятны соображения, которыми руководствуются греки, но он не согласен с их ригористичным методом, который отпугивает неофитов от христианства. При этом не следует думать, будто понтифик во всем потакает болгарскому недовольству: так, папа подтвердил, что греки правы, запрещая болгарам использовать лошадиный хвост в качестве знамени, исполнять ритуальные танцы перед битвой, иметь несколько жен, использовать волшебные камни, приносить клятву на мече, носить на шее амулеты, молиться за умерших в язычестве родителей[525]. Как мы видим, папа не руководствовался задачей дискредитировать греков в чем только можно — он лишь полагал, что следует отделять важное от второстепенного и не требовать от варваров слишком много. Именно такая гибкость и была чужда византийцам.

В результате сложной церковно–политической борьбы, обстоятельства которой нас здесь не интересуют[526], Болгария вновь вернулась в лоно Константинопольской церкви. Продолжатель Феофана описывает и этот эпизод; рассказав о насильственной христианизации Василием I внутриимперских иноверцев, он пишет: «Точно так же обошелся он и с болгарским племенем. Народ этот, хотя вроде бы и прежде обратился к благочестию (προ τούτου τήν πρός ευσέβειαν μεταβολήν είσδέξασθαι εδοξε) и перешел в христианство, однако нетверд и непрочен был во благе и подобен листам, колышимым и колеблемым малейшим ветром. Но непрерывными царскими увещеваниями, торжественными приемами, а еще великодушными Щедротами и дарами заставил он их принять архиепископа и Умножить в стране число епископов (дословно — «согласиться, чтобы страна была заполонена епископами» — έπισκόποις <ταπυκνωθήναι τήν χώραν άνέχεται. — С. Я.). И вот через них, а также через благочестивых монахов, коих призвал царь с гор и из пещер земных и послал туда (παρα του βασιλέως άποσταλέντων των ευσεβών μοναχών), сей народ оставил отцовские обычаи и дад уловить себя в сети Христа»[527].

Этот рассказ представляет собой первую имеющуюся у нас полную картину активной и планомерной христианизации варварской страны со стороны Византии. Упомянуто как создание иерархии[528], так и внедрение проповедников–монахов на низовом уровне. Такое внимание к предмету со стороны греческих авторов и такая тщательность при проведении катехизации со стороны византийских властей объясняются не только близостью Болгарии к Константинополю, не только длительностью политических и культурных контактов, но и, главным образом, ощущением ромеев, что болгарские земли — это их исконная территория, которая неизбежно должна к ним возвратиться[529].

Однако в Болгарии тоже знали о том, как воспринимает их страну ее великий сосед, а потому закономерно усматривали угрозу и в византийском христианстве. Именно здесь кроется причина того, что болгарский князь Борис–Михаил охотно принял у себя учеников Мефодия, изгнанных в 880–х гг. из Великой Моравии (см. выше), и с их помощью организовал перевод литургии с греческого языка на славянский. Самый выдающийся из моравских изгнанников, Климент Охридский, был послан «учителем» (διδάσκαλος) в юго–западную Болгарию и «обходил эти области, громогласно провозглашая (μεγαλοφώνως κατήγγελλε) спасение Божье язычникам (έ'θνεσι)»[530]. Значит, даже в районах, непосредственно граничивших с византийскими владениями, через двадцать лет после крещения оставалось много язычников. Когда после воцарения в Болгарии Симеона Климент был в 893 г. назначен епископом, «он обнаружил, что паства в его диоцезе совершенно не слышала проповедей (τταντάπασι… άνομίλητον) в божественном слове и Писании и что она не научена ничему (μηδέν πεπαιδευμένον) из того, что украшает церковь»[531]. Проблема среди прочего явно состояла и в том, что греческий клир не знал славянского языка, а болгарский — греческого (ср. ниже, с. 243)[532]. Усилиями болгарских книжников были созданы местные кадры духовенства, так что зависимость местной церкви от Византии снизилась.

VIII. Русь

В 860 г. на Константинополь совершил нападение народ «рос». Этот первый военный контакт с новым противником тут же привел и к первому религиозному взаимодействию: по словам Продолжателя Феофана, «насытившись гневом Божиим, они вернулись домой… а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их к Божьему крещению. Что и произошло»[533]. Сколь бы неопределенными ни были эти сведения, из них следует, что новая угроза заставила имперскую дипломатию немедленно задуматься над способами ее обезвреживания, и самым доступным показалось христианство. Вскоре после первого набега Руси к этому народу поехал византийский миссионер. Согласно цитированному выше посланию Фотия (см. с. 145) и его письму восточным патриархам, народ «рос» (или руссы), раньше превосходившие все народы в жестокости, теперь пребывают под духовным владычеством Византии как ее «подданные и друзья (υπήκοοι και πρόξενοι)»[534]. Они якобы приняли у себя византийского епископа.

Существует и другой рассказ о первом крещении Руси; содержится он в Жизнеописании Василия I, составленном в X в. Константином Багрянородным: «Щедрыми раздачами золота, серебра и шелковых одеяний [Василий] также склонил к соглашению неодолимый и безбожный народ росов, заключил с ними мирные договоры, убедил приобщиться к спасительному Крещению и уговорил принять рукоположенного патриархом Игнатием архиепископа, который, явившись в их страну, стад любезен народу таким деянием. Однажды князь этого племени [Руси] собрал сходку… и стал рассуждать… о вере. Позвали туда и иерея, только что к ним явившегося, и спросили его, что он им возвестит и чему собирается наставлять. А тот, протягивая священную книгу божественного евангелия, возвестил им некоторые из чудес Спасителя и Бога нашего и поведал по Ветхому Завету о чудотворных божьих деяниях. На это росы тут же ответили: «Если сами не узрим… того, что рассказываешь ты о трех отроках в печи, не поверим тебе». И попросили они бросить в разложенный ими костер саму книгу веры христианской»[535]. Епископ, помолившись, сделал это, но книга осталась нетронута огнем. «Видя это, варвары, пораженные величием чуда, немедленно начали креститься», — заканчивает свой рассказ Константин Багрянородный.