Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

Ознакомительный фрагмент

нельзя, и такое примерение этого иероглифа не соответствовало бы его установившемуся пониманию. При этом всем было ясно также и то, что реальный правитель государства, который обозначался этим иероглифом, на деле мог быть как хорошим правителем, так и плохим. В жизни – именно так. Однако сама система соответствия – правитель (иероглиф) – правитель государства (какой-то конкретный человек) – от личных качеств не зависит.

То же самое можно сказать и об иероглифе «отец»: он означал в древности – и продолжал означать во время жизни Конфуция – отца какого-то ребенка, не зависимо ни от каких обстоятельств. А иероглиф «сын» – всегда соответствовал и продолжал соответствовать реальному сыну какого-то мужчины или какой-то женщины. Приводя эти простейшие примеры-сравнения Конфуций как бы наглядно демонстрировал собеседнику те старые (!) иероглифы-имена (мин), которые всегда понимались в обществе одинаково, – как в древние времена Чжоу, которым Конфуций подражал, так и при жизни его поколения. Любой из приведенных им в пример иероглифов соответствовал своему древнему значению не только по графике, но и по смыслу.

И Конфуций хотел бы («Эх, если бы можно было…»), чтобы и все те имена-иероглифы, которыми он был вынужден оперировать в своем Учении в силу необходимости – ведь они тоже древние и тоже пришли из времени Раннего Чжоу (и современных аналогов или смысловых заменителей для них не существует) – чтобы они тоже соответствовали бы своему подлинному древнему содержанию. Речь здесь идет, в первую очередь, об иероглифах Дэ, Вэнь, Сяо и Ли. Но как это очевидно для самого Конфуция, такого их понимания, к сожалению, уже нет, потому что все те базовые духовные категории (иероглифы), которые возникли в письменности во время династии Чжоу и даже раньше, – уже давно используются в языке для обозначения совершенно других понятий.

Любой логически мыслящий человек сразу же увидит противоречие между традиционным объяснением фразы чжэн мин и тем, что заявляет сам Конфуций. Конфуций призывает к тому, чтобы «привести в соответствие сами имена (иероглифы)», а комментаторы понимают это так, что следует привести в соответствие поступки всех тех, кто этими именами обозначается. Если сам Конфуций ратует, образно говоря, за «реформу алфавита» – за приведение его к старым нормам, – то все комментаторы понимают это как требование каких-то этических преобразований людей, обозначенных этим «алфавитом».

Никто не возражает против того, что все Учение Конфуция – точно так же, как и Христа, и Будды, и Сократа – направлено на внутреннее «выпрямление» (чжэн) человека. Но в данном случае Конфуций ведет речь совсем о другом: для того, чтобы его правильно понимали современники – правильно понимали его слова о внутреннем «выпрямлении» человека – необходимо, чтобы обучающий и слушающий говорили «на одном языке», т. е. чтобы оба участника беседы под одним и тем же словом-иероглифом понимали одно и то же содержание. А то, что такого понимания нет даже между Конфуцием и его учениками, мы видим из бесконечных вопросов учеников о том, что́ такое Жэнь, кто такой Цзюнь цзы, или их разговоров о Сяо, Дэ, Вэнь. А ведь все это – «старые имена» (исключение в этом списке единственное: древнему выражению цзюнь цзы Конфуций придал новую окраску).

Это свидетельствует о том, что по отношению к большинству древних иероглифов, пришедших в эпоху Конфуция из времени Раннего Чжоу, в обществе уже не было представления о том, ка́к эти иероглифы воспринимались зрительно в прежние времена (т. е. что́ конкретно видел их древний предок в «картинке» того или иного иероглифа), и что́ эти иероглифы обозначали (какой смысл содержала «картинка», правильно распознанная древним китайцем). И нашему читателю уже должно быть ясно, почему это произошло. К концу эпохи Чунь цю («Вёсны и осени»), в которую и жил Конфуций, значения всех духовных иероглифов Чжоу секуляризировалось и трансформировалось в бытовые характеристики. Но при этом иероглиф «отец» по-прежнему означал отца, а «сын» – сына и т. д.

Конфуций же проповедовал тот духовный Путь (Дао), который был стержнем всей жизни и политики Раннего Чжоу. Он к этой практике Чжоу постоянно обращается, ссылаясь на нее как на высочайший авторитет. Но когда он, основываясь на этом авторитете, говорит о Вэнь – том иероглифе, который изображает фигуру человека с большой грудной клеткой и нарисованным на этой груди сердцем – его понимают так, что он ведет речь о некой «культуре» человека (правильном ритуальном поведении) или о его «образованности», в том числе грамотности в иероглифической письменности.

И пусть читатель попробует хоть на минуту войти в его положение: что́ Конфуцию в этом случае оставалось делать? Общепринятое мнение таково, что вэнь – это «письменность» («литература») или какие-то там «исскуства», а сяо – «почитание живых родителей»; и если Конфуций начнет открыто убеждать всех, что раньше это было не так, его просто сочтут сумасшедшим. Потому что Китай к этому времени – даже в лице своей аристократической верхушки – полностью забыл духовный опыт Чжоу. Конфуций оказался тем «последним из могикан», кто этот опыт реально унаследовал, а для всех остальных (кроме чиновника из «похоронного бюро», выведенного в одном из суждений Лунь юя, о чем мы будем говорить отдельно) – это стало уже какими-то «небылицами», как и для нашего сегодняшнего «просвещенного» (вэнь) человечества.

И опять-таки, если бы Конфуций стал выдумывать какие-то новые иероглифы для обозначения старых понятий Чжоу, – его бы тоже никто не понял, и тоже сочли бы сумасшедшим. К этому времени в Китае уже почиталось и ценилось – пусть формально и пусть неправильно понятое – все только древнее, но не новое.

Всё нововведение Конфуция по сравнению с древним Учением Чжоу было связано только с тем, что вместо высших аристократов, окружающих Сына Неба – наследного правителя Чжоу, – практика достижения опыта Вэнь была адресована самому нижнему аристократическому сословию Китая, к сословию ши, к «книжникам», к которому принадлежал и сам Конфуций. И по этой причине требовались дополнительные усилия от самого ученика для возмещения всего того, что ранее восполнялось регулярной ритуальной практикой царского двора (с Сыном Неба во главе) и поддерживалось выработанными этой древней практикой специальными узаконенными духовными ритуалами, например, сложившимся в Китае институтом дарения набора традиционных вещей (от вана – подчиненному), или «передачей Дэ» (от вана – его ближайшим аристократам) во время специальных пиршенств.

И здесь интересно сравнить условия проповеди двух Учителей духовного пути: Конфуция и Христа. Но предварительно мы должны сказать следующее. Необходимо уже сейчас предупредить нашего читателя, чтобы он внутренне успокоился и не волновался бы из-за того, что автор – «Вот опять!» – отвлекается от Конфуция и Лунь юя и тратит много