Святые наших дней - Митрополит Иларион

вы просите совет старцев. И вот мое мнение: вы останьтесь еще на год в монастыре и тогда, если помысел ваш не меняется, идите на пустыню.

Отец Софроний промолчал.

Потом встал отец Матфей, уроженец того же села, что и почивший старец Силуан:

– Отец Софроний, куда вы идете? Думаете ли вы найти что-нибудь большее, чем Силуан? Итак, если Силуан спасался в монастыре, спасайтесь и вы в монастыре!

Отец Софроний и тут ничего не ответил.

Третьим встал «суровый старец Иосиф, начальник библиотеки монастыря, который очень много читал и почитал себя большим знатоком духовной жизни». Он сказал строго:

– Отец Софроний, если вы уйдете, то нет вам благословения от игумена служить.

Отец Софроний ответил:

– Если батюшка говорит, чтобы я не служил, скажу вам, что я иду на пустыню не для того, чтобы служить. Иная мысль у меня для пустыни. Но вот что скажите мне: запрещает ли игумен мне и причащаться?

– Нет, отец Софроний, я не спрашивал отца игумена, это я, чтобы испытать вас, сказал такие слова. А игумен не сказал ничего мне, и разговора у нас не было.

Тогда иеромонах Иустин сказал:

– Отец Виссарион, я полагаю, что для испытания помысла отца Софрония год слишком много.

И подвел итог дискуссии:

– Вот что, отец Софроний: пробудьте до Пасхи здесь в монастыре, и если ваш помысел не меняется, то тогда с Богом идите на пустыню!

За те полгода, которые он провел в монастыре после этого собора старцев, многие приходили к нему отговаривать его от ухода в пустыню. Пришел и монах Василий (Кривошеин):

– Отец Софроний, я в «Лествице» святого Иоанна нашел место, из которого ясно видно, что вы не должны идти на пустыню.

Отец Софроний ответил:

– Отец Василий, если вы придете ко мне и принесете пять тысяч мест из святых Отцов, и великих, и малых, я вам укажу только одно, мое место, – и мое будет сильнее ваших пяти тысяч.

Другим, кто приходил убеждать его, он говорил:

– Я сам ищу воли Божией. Я боюсь идти на пустыню. Я думаю так, что я малодушный и слабый. Если меня встретят такие посещения вражеских сил, которые атаковывали старца Силуана, то я не выдержу, не смогу.

Страх перед самовольным решением заставлял отца Софрония «искать как можно больше благословений, но законных благословений: духовника, игумена и собора старцев».

После Пасхи 1939 года отец Софроний получил все законные благословения на уход в пустыню. Но собор старцев предложил ему поселиться неподалеку от монастыря, в Лукьяновской келье. И вот он пишет новое прошение с просьбой отпустить его в дальнюю пустыню: «Не оставьте и этой усердной моей мольбы без ответа, подобно предыдущей. Страдает и томится сердце мое, доколе не достигну того, чего сильно желает душа моя вот уже 15 лет. Пред лицом Бога свидетельствую Вам, что я не ищу ничего, кроме спасения отягченной грехами, окаянной моей души».

Наконец, 23 апреля 1939 года иеродиакон Софроний вышел из монастыря. С согласия Великой Лавры он поселился в принадлежавшей ей полуразрушенной каливе возле скита Карулия, или Карули, на юго-западном побережье Афона.

Карули. Афон

Название Карули происходит от слова, означающего приспособление в форме катушки, при помощи которой монахи, жившие на скале, могли, не спускаясь вниз к морю, выменять у проплывавших мимо рыбаков какую-нибудь еду (рыбу, хлеб, соль) в обмен на свое рукоделие. «Карули – это неприступные скалы, узкие тропки, пустые кельи, бывшие когда-то пристанищем монахов-отшельников. В скалах – гнезда ласточек, и домики отшельников, пристроенные к этим скалам, похожи на гнезда птиц. Есть Внешние Карули и Внутренние, или Страшные, названные так, потому что кельи монахов – прямо в скалах, подниматься туда и вообще передвигаться, держась за цепи и проволоку, – опасно и просто страшно», – пишет современный монах-путешественник.

Живя в пустыне, отец Софроний все свое время проводил в молитве. Его опыт пребывания в пустыне нашел отражение в нескольких книгах, в том числе «О молитве» и «Видеть Бога как Он есть». В первой из них он раскрывает суть молитвенного делания христианина: «Молитва, – говорит он, – есть бесконечное творчество, высшее всякого иного искусства или науки. Чрез молитву входим мы в общение с Безначальным Бытием. Или иначе: жизнь Самосущего Бога входит в нас по этому каналу. Молитва есть акт наивысшей мудрости, всепревосходящей красоты и достоинства. В молитве – святое упоение нашего духа. Но пути сего творчества сложны. Тысячи раз переживем мы и пламенное устремление к Богу, и повторяющиеся отпадения от Света Его. Часто и многообразно ощутим мы неспособность нашего ума подняться к Нему; иногда будем стоять на грани как бы безумия и с болезнью в сердце высказывать Ему наше бедственное состояние… По временам нам кажется, что действие молитвы слишком медлительно: несоразмерно краткости нашего существования; и крик вырывается из груди: “Поторопись!” Он не всегда сразу откликается на наш призыв. Как некий плод на дереве, Он оставляет душу нашу быть опаленною солнцем, вынести удары холодных и жгучих ветров, томиться жаждой или выносить потоки дождей. Но если мы не выпустим из рук наших край Его ризы, то увидим благой результат».

Опыт общения с Богом в непрестанной молитве, согласно отцу Софронию, включает в себя периоды Божественных посещений свыше, которые чередуются с периодами богооставленности: «Чтобы мы познавали исходящие от Бога дары, Он после посещения оставляет нас на время. Странное впечатление производит богооставленность. В молодости я был живописцем (боюсь, что и до сих пор он не совсем умер во мне). Этот естественный дар пребывал внутри меня. Я мог утомляться, не иметь сил на работу, не быть вдохновленным; но я знал, что дар сей есть моя натура. Когда же Бог покидает, тогда ощущается некий провал в самом бытии; и не знает душа – возвратится ли когда-нибудь Ушедший. Он – иной по природе Своей; Он скрылся, и я остался пуст; и пустоту эту страшную переживаю, как смерть. С Его приходом мне было явлено нечто прекрасное, милое сердцу, превосходящее мое самое дерзновенное воображение. И вот я снова в том состоянии, которое раньше казалось мне нормальным, удовлетворительным, а теперь оно ужасает меня: представляется слишком животным-скотоподобным… Я был введен в дом великого Царя; я знал, что я родственник Ему, но вот опять я не больше, чем бездомный скиталец».

Молитва – не только бесконечное творчество, но и непрестанный подвиг. Древние Отцы говорили: «Молиться – это кровь проливать». И отец Софроний пишет: «Труден подвиг за молитву; меняются состояния нашего духа: иногда молитва течет в нас, как могучая река, иногда же сердце становится иссохшим. Погружая нас во тьму и пустоту богооставленности, Бог научает нас познавать исходящие от Него дары. Кроме того, через опыт богооставленности мы становимся “нищими духом” и приобщаемся Христову смирению, кенотическому опыту Самого Христа, Который на Кресте взывал к Отцу: “Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты меня оставил?”»

Моление Христа в Гефсиманском саду.

Фрагмент фрески. Собор Св. Марка,

Венеция. XIV в.

Гефсиманская молитва Иисуса Христа может стать опытом человека, когда он молится обо всем мире с любовью, охватывающей все его существо. Тогда человек уподобляется Христу: «Когда некая тень подобия Гефсиманской молитве осенит человека, тогда он разрывает узы эгоистической индивидуальности и вступает в новый образ бытия: персональный, ипостасный по образу Ипостаси Единородного Сына… Воспринять страждущую любовь Христа есть неоценимый дар Духа Святого, приближающий духовно к ощущению смерти Его на Кресте и вместе силы Воскресения. Соединенный с Ним подобием умирания в глубокой молитве о мире, в томительной жажде спасения людей, предвосхищает тайну