Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

На одном из семейных обедов разгоряченный думскими диспутами в четвертый раз выбираемый в думу депутат Горомило снова вывернул разговор на Распутина.

– Черт знает что он такое! – выпалил Тарас Петрович, принимая обеденную рюмку водки. – Во всяком случае не homo sapiens.

– А кто же тогда? – не удержался Павел.

– А вот послушайте историю, – засопел депутат, – мне ее генерал Глобачев рассказал. Приходит он как-то раз по служебному делу на квартиру к Гришке, тот пьян вдребезги. Лепечет какую-то чушь и, как водится, лезет с грязными поцелуями. Оно, конечно, есть некоторые, которым Гришкины поцелуи любезны, однако генерал не стерпел и хотел было уже уйти восвояси, как тут докладывают: приехала, мол, Аннушка Вырубова. И что бы вы думали? Гришка на глазах у всех моментально протрезвел и даже совершенно преобразился. Пригласили пить чай. За столом – епископ Исидор, Вырубова, семейство Распутина, а сам глава ведет богословский спор с епископом, да так, черт его возьми, умно и премудро, что только руками развести. Но это еще полбеды, слушайте дальше. Стоило Аннушке с Исидором за порог, как Гришка снова перестал вязать лыко и буквально свалился пьяным под стол. Как вам это понравится? И что означает сей финик?

– Ну, может, это такое самочинное юродство… – высказал сомнение Петр.

– Может, и не самочинное, Бог его знает… – задумчиво проговорил Павел.

– Юродство, говорите?.. – И Тарас Петрович сердито постучал вилкой по столу. – А я, милостивые государи, думаю, что никакое не юродство, а сам черт в него вселился и мутит всем воду!

– Если бы Распутин был то, что пишут о нем в газетах, стали бы его принимать царь и царица? – заметила Елизавета Ивановна.

– У тебя, матушка, погляжу, ума палата! Царь у нас дурак, а царица истеричка. А Распутин – черт, черт и черт! Это и расстриженный монах Илиодор его так назвал! А в общественных кругах, между прочим, считают, что Гришка – не кто иной, как сын старца Федора Кузьмича…

– Постойте, постойте! – вдруг вскричал Павел. – Это какого Федора Кузьмича?

– Царя нашего Александра Благословенного, – со снисходительной улыбкой объяснил Тарас Петрович. – Легенду-то все, поди, помните? Александр Первый вовсе не почил в Бозе в Таганроге, а ушел в Сибирь отмаливать грехи за убиенного папашу-императора Павла, а нынешний наш наследник – цесаревич Алексей, как говорят те же сведущие люди, – сынок Гришки…

– Ну, знаете! Это просто возмутительно, что вы себе позволяете, Тарас Петрович! – Павел побледнел и выскочил из-за стола.

– Павел! – предостерегающе повысила голос Елизавета Ивановна.

– Ну ты не очень-то прыгай, – нахмурился депутат.

– Как вы можете повторять эти гнусности! Я считал вас хотя и заблуждающимся, но все же порядочным, умным человеком, а вы!..

– Что? Враз поглупел? – насмешничал профессор. – Ну-ну… что еще скажешь? Эк тебя забирает! Ну хорошо, я глуп, пусть. Да не одни же глупцы в думе сидят, есть и поумнее нас с тобой…

– Это подло, – мрачно сказал Павел. Он снова сел за стол и, глядя в пол, принялся теребить кисти скатерти.

Поддерживать скользкую тему никто не стал, а Тарас Петрович вдруг развеселился и, словно ему доставляло удовольствие дразнить Павла, принялся рассказывать очередной думский анекдот.

– Представьте себе, обсуждаем в который уж раз закон об отмене черты оседлости. Ну, все правые за черту, левые против, – рассказывал профессор. – Шум, гам. Встает Родичев и начинает почем свет клеймить правительство, что мы-де варвары, дикари, темное царство, людоеды, погромщики и вообще прохвосты. Во всем цивилизованном мире евреи давно пользуются всеми правами, и только в нашем гнилом отечестве несчастный еврейский народ мучится-страдает за чертой оседлости. И тут вдруг с места раздается громкий бас Маркова. «Какая, к черту, – говорит, – черта оседлости? Вы поглядите! Вот она, – говорит, – черта оседлости!» – и показывает на ложу печати. А там одни евреи сидят, у нас ее в шутку так и прозвали – чертой оседлости. Тут вся дума взревела, так все и покатились со смеху, а больше всех хохотали сами евреи.

Домашние, кроме Павла, тоже заулыбались.

– Что же, приняли закон об отмене? – спросил Петр.

– Какое там! – отмахнулся Тарас Петрович. – И не примут! По крайней мере, сейчас.

– Отчего же? Ведь большинство, насколько я понимаю, за отмену.

– Понимаешь! – ухмыльнулся Тарас Петрович. – Да не все понимаешь! Ну отменим, а за что тогда будем правительство ругать?

– Ну найдете за что…

– Найдем, – согласился Тарас Петрович. – А только я тебе всю нашу политику все равно объяснить не могу.

– Это государственная тайна, да, папочка? – вдруг встрял в разговор взрослых Глебушка.

– Тайна, тайна, – покивал головой депутат и, не желая более вдаваться в детали, обратил свой милостивый взор на сына. – Ну-с, а ты что?

Обрадованный вниманием отца, Глебушка выпалил:

– Сочинение пишу, папочка.

– О чем же, мой друг, твое сочинение?

– Об источниках власти в православной монархии и республике.

– Н-ну-с? – нахмурил брови отец. – И каковы же сии источники?

– Источник власти самодержавной монархии – Сам Господь Бог, а источник власти в республике – многомятежная воля человеческая, – отрапортовал Глебушка.

– Отчего же многомятежная? – возразил Тарас Петрович. – Вовсе не многомятежная, а покоящаяся на законе! – И Тарас Петрович поднял высоко вверх указательный палец.

– Монарх выше закона! – радостно отвечал отрок, желая доставить удовольствие отцу разумным ответом. – Поскольку закон слеп и безличен, а монарх… монарх может прощать и миловать… – Заметив неудовольствие на лице отца, Глебушка запнулся. – Еще митрополит Иларион… в «Слове о Законе и Благодати»…

– Дурак твой митрополит, – рассердился Тарас Петрович. – Чему вас только в гимназиях учат! Надо мне к вашему директору инспектора прислать. – И он встал из-за стола, давая понять домашним, что обед закончен.

Помимо обедов у мамочки, памятуя о своем обещании отцу Валериану, Петр с особым удовольствием иногда навещал и Александру Валериановну. Сашенька училась на Высших женских медицинских курсах и работала в Воспитательном доме для подкидышей и незаконнорожденных. И эта учеба, и работа казались Петру совершенно не подходящими для такой хрупкой, чистой и деликатной барышни. Сама же барышня казалась вполне довольной своим выбором. Она с такой любовью и радостью ухаживала за малютками, как будто это были не подкидыши – плоды греховной любви, а истинно ангельские посланники небес.

– Ах, посмотрите на нашего доктора! – говорила Сашенька. – Он уже двадцать лет здесь работает, а когда говорит об этих младенцах, лицо у него делается прямо святое. Он чувствует себя родителем всем этим беззащитным крошкам. Вот вы приходите посмотреть, как их моют, ласкают, кормят, в какой чистоте и любви растут эти – язык не поворачивается назвать