Хаос. Закон. Свобода. Беседы о смыслах - Митрополит Антоний (Блум)

лучше я ее выброшу. То, что осталось в ней от Леонардо да Винчи, или Рафаэля, или Тернера, незачем хранить»? Отнюдь: с поврежденной картиной вы будете обращаться еще бережнее, чтобы сохранить то, что пока не утрачено, и, осмотрев картину, проникнувшись ее красотой, вы попытаетесь ее отреставрировать – разумеется, если вы художник. Еще можно отдать ее кому-нибудь, кто посмотрит, что осталось от первозданной красоты, и попытается восстановить то, что скрыто или разрушено. Также надо относиться и к каждому человеку. Это касается повседневной жизни, нашей семьи, друзей, окружения, коллег, но в первую очередь это касается тех чужих людей, которых мы встречаем во время своего земного странствия.

Я постоянно перемещался между разными цивилизациями, разными языками, разными культурами, разными укладами, традициями, и каждый раз мне приходилось заново приспосабливаться и оценивать свое положение. Ведь недостаточно просто сказать: они совершенно чужие, поэтому не имеют ко мне никакого отношения, но я изучу их настолько, чтобы взаимодействовать с ними и удобно сосуществовать. Нет, такое отношение – это не паломничество, это не отношение христианина, не отношение человека, который верит в других людей. Суть паломничества состоит в том, чтобы заглянуть глубоко-глубоко, в глубокой тишине, преодолевая страх перед тем, что может случиться в процессе выстраивания отношений, в процессе общения с конкретным человеком или группой людей. Вот человек, который во всех отношениях для меня чужой. Но что у нас есть общего? Как понять, какие между нами различия? Может быть, через осознание: мы различны только потому, что похожи? Эти слова могут показаться странными, но я имею в виду следующее: мы можем чувствовать себя отличными от другого человека только потому, что мы тоже люди. Мы не задаемся таким вопросом при виде лошади или свиньи – они просто существа другого рода. Но когда мы имеем дело с людьми, они могут быть нам совершенно чужими, и все же, призвав на помощь веру, мы можем увидеть в них людей. И тогда наше паломничество будет обогащать нас и, может быть, даже выручать тех, кого мы встретим на своем пути.

* * *

В конце я хочу сказать немного о ситуации в России. Когда я впервые приехал в Россию[32], открыто общаться с людьми было совершенно невозможно. Люди боялись. Годы спустя в разговоре с человеком, с которым мы сдружились, я спросил: «А почему ты ни разу не рассказывал мне об этом, когда мы познакомились?» Он ответил: «Я не знал, можно ли тебе доверять. Не то чтобы я боялся, что ты сознательно меня предашь, но ты не представляешь, какую опасность таит то, что кто-то сболтнет лишнее, ляпнет что-нибудь такое, чего не следует говорить». Я понимал, что он имеет в виду. Я три года участвовал во французском движении Сопротивления и знал, каково это – оказаться в такой ситуации, но в России-то люди к тому времени находились в этом положении уже лет сорок-пятьдесят. Конечно, я не представлял, как одно слово, одно замечание, оброненное не в том месте, в присутствии не того человека, может стать элементом мозаики, как оно может встать на нужное место и раскрыть полную картину, которую стремилась увидеть полиция, враги. Таким было первое впечатление.

У меня в Москве остались две двоюродные сестры со своими семьями. Расскажу вам вкратце о нашей первой встрече. В свой первый приезд я хотел их найти. Я наводил справки, но никак не мог выяснить, где они находятся, и тут мне пришло в голову, что поскольку их отцом был русский композитор Скрябин – моя мать была его сестрой, а в Москве есть музей Скрябина, то, может быть, их можно встретить там. Я отправился в музей вместе с одним московским священником.

В зал вошла женщина, и я сразу узнал в ней свою двоюродную сестру, так похожа она была на мою мать. Она стала показывать нам экспонаты, и, поскольку я больше интересовался семейными фотографиями, чем ее рассказом, она начала поглядывать на меня с подозрением: «Уж не собирается ли он что-нибудь украсть?» Потом она сказала посетителям: «За этим роялем Скрябин написал свои лучшие произведения», и все прямо приклеились к этому роялю – а вдруг он сейчас заиграет сам собой? Женщина отошла в другой конец зала, я подошел к ней и спросил: «Вас интересуют вещи, принадлежавшие Скрябину?» Она ответила: «Разумеется». – «Хорошо, в следующий свой приезд привезу вам то, что у меня есть». – «А что у вас может быть такого, о чем бы я не знала? Кто вы?» Я объяснил, что Скрябин оставил несколько своих вещей своему отцу – моему деду. Мы пошли дальше, и потом, улучив спокойную минуту, она спросила, чей я сын. А потом проговорила: «Мне надо идти к группе». Она отошла, а священник, который сопровождал меня, сказал: «Смотрите, если ей опасно с вами встречаться, в ближайшие пять минут она не вернется, так что засекаем время».

Она не пришла.

Я встретился с ней год спустя, и она сказала, что точно так же засекла тогда пять минут. Но только она засекла время в конце коридора, а мы в начале – поэтому у нас получилось расхождение на тридцать секунд – и мы с ней разминулись на эти самые тридцать секунд.

Это должно дать вам некоторое представление о том, какой была обстановка, если человек мог так бояться признать, что состоит в родстве с таким-то или такой-то.

Потом стало проще. У меня сложились отношения с некоторыми людьми, и они пригласили меня вести подпольные встречи. Но в первый же раз нас поймали. Мы попросили организовать встречу одного человека, в котором все были совершенно уверены, он был самым надежным на свете. В тот же вечер в руках КГБ оказалась магнитофонная запись моего выступления и дискуссии, и всех присутствовавших вызвали на допрос и потребовали у них отчета обо всем, что они слышали.

Сегодня это уже не проблема. Люди могут общаться друг с другом, общаться даже в присутствии других – что в прошлом было невозможно, и говорить то, о чем раньше боялись даже думать. Два года назад на Поместном Соборе Русской Православной Церкви говорились такие слова, которые никто не осмеливался сказать друг другу даже в укромном уголке своей комнаты. В этом состоит новое положение вещей. Можно говорить, можно общаться друг с другом, выражать свое мнение, выражать неодобрение, выражать надежду – и не только в узком кругу людей, которым по умолчанию доверяешь, поскольку они подвергаются такой же опасности, но и