Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

признало эту работу нужной, и дальше их ссылать не стали. И, главное, живя вместе, они могли служить каждый день. С половины седьмого утреня, полунощница, часы, литургия. Потом занятия, переводы, в два часа обед, в четыре – уроки, в шесть – всенощная и снова филологические занятия… Папа ожил.

– Ты ведь приезжала к нему в Якутск?

– Да. Папа не хотел, он боялся за меня. Писал: «Разобщение внешнее – ничто по сравнению с тем, что мы духом вместе…» Но на самом деле он был страшно рад. Ехала я к нему целый месяц; семь дней до Иркутска, а дальше – грузовики, лодки, ночевки у костра на берегу Лены… Устроилась на работу в статистическое управление, давала уроки английского. Богослужение дома с владыкой Гурием и папой утром и вечером давало очень много, иногда я допускалась к участию в чтении или пении. Папа один как-то особенно хорошо пел и часто удивлял меня неожиданно новыми импровизированными напевами Херувимской… Однажды, в первый день Рождества, папа принес мне очень маленькую настоящую елочку, всю украшенную и с зажженными свечами… столько любви было в этой елочке, что я на всю жизнь ее запомнила, как запомнились прекрасные нарядные елки в Москве в раннем детстве… С моего приезда он стал еще работать нештатным сотрудником в национальной библиотеке, составлял карточки на иностранных языках. Как он все успевал и как у него хватало сил, не знаю. Вставал он в шесть часов, ложился в двенадцать. А ведь ему было уже шестьдесят лет… Потом нас все же разделили с владыкой, его отправили в Велюйск, нас – в Олекминск, там мы жили у скопцов… это отдельный рассказ. Я работала в школе, но у отца уже заканчивался срок. В это же время мы узнали о безнадежно тяжелой болезни отца Сергия, а вскоре получили известие о его кончине…

– Знаешь, Лиза, в последние годы (вероятно, это связано с отшествием отца Сергия) у меня появился какой-то особый интерес к моменту перехода в иной мир души человека, в особенности верующего человека и жившего по вере… Могу свидетельствовать, как непереносимая скорбь при этом переходит в пасхальную радость. Мы называем уход смертью, но правильнее, конечно, называть его рождением в вечную жизнь… А тут как-то приходит Дунечка, – улыбнулась Мария Федоровна, – и говорит: «Соседка Анна помирает». «Что же, – спрашиваю, – она боится смерти?» «А чего ей боятся, – удивляется моя Дуня. – У ней столько миткалю запасено!»

– Какая прелесть! – улыбнулась Елизавета Александровна. – Как простодушно-доверчиво относится простой верующий народ к этому таинству…

– Но расскажи, Лиза, как вы оказались в Костроме?

– Ты ведь знаешь, возвращаться в Москву после ссылки было нельзя. Искали, что поближе. Брат Юша советовал Кострому… Я до этого никогда там не бывала. Чудный город. Старинные красивые церкви на крутом берегу Волги, очаровательные домики, торговые лавки, спуски к реке – что-то непередаваемо-поэтичное, чудесное, настоящая русская сказка… Для нас с тетей сняли одну небольшую комнату и совсем крохотную при кухне в одно окно – для папы. В ней едва помещалась кровать, против нее приделали к стене откидной столик – его рабочий письменный стол. Над кроватью – иконы и фотографии моей матери, родителей отца и самых близких. При входе на гвозде висела одежда, книги на полу… но папа был счастлив, что мы вместе и рядом с Москвой, которую он любил самозабвенно. Каждое утро папа рано уходил в церковь, где стал незаменимым чтецом, певцом и регентом. В те годы, как ты знаешь, было очень много волнений и расхождений в церковных вопросах. Одни поминали митрополита Сергия и власть, другие продолжали поминать Местоблюстителя Петра. После долгих колебаний отец принял решение не ходить в храм, внутренне он был на стороне непоминающих. Но с первого же дня своего отхода от Церкви он затосковал и даже впал в уныние, чего с ним никогда прежде не бывало. В конце концов он сказал, что без храма, без богослужения жить не может и будет ходить… Ну, потом снова начались аресты «за золото». ГПУ предположило, что мы тоже скрываем… арестовали папу и тетю, к счастью, ненадолго. Перед Рождеством папа в последний раз говел и сказал: «Как хорошо я в этот раз за всю жизнь исповедался». Брат приезжал на Крещение, а через несколько дней у папы начался приступ его застарелой болезни, сделали операцию, но это уже не помогло. Умирал папа в сознании. Я начала читать канон Божией Матери по памяти, а папа поправлял слова молитвы, если я ошибалась. Потом он поднял вверх широко-широко открытые глаза, будто увидев что-то невидимое для нас, и сказал: «Днесь благоверные людие светло празднуем…» – и конец… Ни вздоха, ни смятения, торжественный покой… Самым заветным желанием отца в последние годы было принять сан иерея…

– Вот и у Сережи, у отца Сергия, это желание сделалось неодолимым. Вокруг аресты, расстрелы, издевательства над верой, гонения, а у него – такой духовный подъем, такое горение духа, такой свет!.. К сожалению, его «Очерки…» так и остались незаконченными. Ведь у него был совершенно иной подход к истории Церкви. Он рассматривал не внешнюю сторону: ереси, расколы, Соборы, постановления, он писал об истории жизни Святого Духа в Церкви. Или сказать иначе: об опыте стяжания Царствия Божия многими святыми в разные исторические эпохи начиная от апостолов… Но это – тоже отдельный разговор, а ты утомилась с дороги. Скажи мне только последнее: что с Абрамцевом?

– Но, Маня, наше семейное гнездо было разорено окончательно еще в двадцать восьмом году. Тетю Шуру Саввишну изгнали, арестовали, а после освободили с обязательством немедленно, не побывав в Абрамцеве, выехать за пределы Московской области. Она уехала к своему брату в тульскую деревню…

– Ну что же… значит, так Богу угодно. Удивительно, как Сережа все принимал из руки Божией: и доброе, и страшное. Ни минуты раздражения, возмущения или, напротив, уныния. Всегда хранил внутренний мир. И внутреннюю свободу. Неколебимо. А ведь мы многое пережили в Сергиевом Посаде после революции, вплоть до изъятия мощей преподобного… Бедный Василий Васильевич Розанов умирал на наших глазах от голода… да и многие, многие… умерла и мама Сережи…

– А арестовали тебя…

– Уже после смерти Сережи. Но я в тюрьме недолго была, отправили в ссылку в Узбекистан. Ссыльных было очень много, нашлись знакомые… и священники, конечно, тоже… Столько прекрасных людей, Лиза! Дивны дела Твои, Господи! Я не перестаю благодарить Бога. За всё…

* * *

После окончания срока перед Павлом встал главный вопрос всех освобождающихся из заключения граждан: куда ехать, если ехать. Или оставаться на месте, как многие другие