Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

приблизив свое лицо к Максу, – Дэмон!.. А когда она сердится, у меня у самого мурашки по телу… М-да, Розалия… великая женщина. Розалия!.. А я не шучу. Каждого из десяти. Ну? Берите список – и!.. Представьте, что сегодня вы – Бог. Для этих… одного из десяти…

Розалия Самойловна любила расстреливать. Особенно молодых красивых мужчин. С любопытством исследователя она обожала смотреть в предсмертные лица расстреливаемых, любила видеть в них страх, или отчаяние, или мольбу о пощаде. Когда же она встречала спокойствие или гордое презрение, ее бесцветные глаза щурились и как бы совсем исчезали с блеклого стертого лица, только угрожающе поблескивали очки, ноздри расширялись, плоская грудь наполнялась воздухом и начинала ходить ходуном, еще немного – и из раскрытых тонких губ Розалии Самойловны показывалась пена… Старые товарищи, знавшие ее давно, и те испытывали тогда непонятный трепет, хотя уж чем-чем, а кровушкой никого-то из них не испугаешь, не удивишь, кровушка только распаляла. После кровушки – по литру самогона на брата, и ничего. Еще и душа песни запросит. Нет, тут не кровушка! Тут другое, чему и название-то трудно сыскать… лиха была Розалия Самойловна до молодых мужчин. Что она только с ними не вытворяла. Другой раз аж тошно становилось товарищам. Хоть и привыкли к кровушке, да не все ж были половыми психопатами по природе… Ведь он хоть и сволочь белогвардейская, а все же… ну, стрельнуть – и дело с концом, нет… Ой-ёй! Бывало, вода у берегов становилась красной от крови и лесом вырастали со дна убиенные утопленники, а уж что до убиения творилось, о том лучше всего намертво забыть.

Устав от канцелярских дел, Розалия Самойловна потянулась, расправила впалую грудь и приказала подать автомобиль. На сегодняшний день в списках расстреливаемых оказалось четыре тысячи человек. Правда, этот пьяница Кун повычеркивал кое-кого из списков, обо всех этих вольностях у нее уже готов доклад товарищу Троцкому, так что самому Куну не поздоровится по приезде в Москву. Мало того что вычеркнул, так велел еще и отпустить… а хотелось бы посмотреть на этого… эту местную знаменитость… поэта Волошина. С виду уж больно несуразный, голова великанья, ходит черт знает во что одет, циркач или психбольной… и стихи у него контрреволюционные. С удовольствием бы стрельнула…

Автомобиль подъехал к длинному, далеко выдававшемуся в море молу, вдоль которого уже стояла приготовленная к казни, выстроенная в ряд, спиной к воде, очередная партия офицеров. Напротив них расположился такой же ряд красноармейцев с пулеметами. Ее встретили два товарища матроса и препроводили на мол. Розалия Самойловна стала медленно обходить строй, внимательно разглядывая обреченных. Ничего интересного на этот раз ей не показалось. Обычные раненые, грязные, изможденные, избитые и раздетые догола, еле державшиеся на ногах мужчины, у всех были связаны руки и ноги, а к шее еще и булыжники привязаны для верности. Через несколько минут все они пойдут рыбам на корм… Но вот ее маленькие глазки сузились, она сглотнула слюну и остановилась перед могучим красавцем. Он тоже был ранен, избит и наг, но из-под темных спутанных кудрей нисколько не стеснительно глядели на страшную комиссаршу черные, не погасшие ввиду скорой смерти, запаленные огнем глаза.

– Кто вы? – спросила Розалия Самойловна, переводя взгляд сверху вниз и останавливая его на интересующем ее предмете.

Великан посмотрел на Розалию насмешливо и даже как бы дерзко. И с веселым вызовом ответил:

– Капитан Его Величества Цветов Борис Васильевич!

– Вашего величества давно расстреляли, – сухо ответила Розалия. – А сейчас расстреляют и вас.

– На все воля Божия, – продолжал дерзить капитан.

– На все моя воля, – поправила его Розалия Самойловна. – Вас расстреляют, но не надейтесь, что сейчас. – И она сглотнула слюну.

Борис знал, что это может означать. Слухами об опытах Розалии Землячки над офицерами полнился Крым.

– Отправить его ко мне, – тихим, глухим голосом приказала Розалия Самойловна сопровождающим, – я займусь этим весельчаком.

Не дожидаясь исполнения приказа комиссарши, Борис напрягся всем телом и, пружинисто оттолкнувшись ногами, рухнул спиной в море.

– Вытащить на берег! Немедленно! Живого! – страшно закричала Розалия и, не дожидаясь результата, в сердцах стала палить по всем стоящим перед ней арестантам подряд, без разбора, целясь в пах.

Красноармейцы поняли это как сигнал к действию и тоже стали стрелять. Тела гроздьями сыпались в море, и всплески воды заглушались треском пулеметных очередей. А на берегу оцепенело стояло гражданское население Феодосии, матери, жены и сестры и просто пока что еще живые люди и молча осеняли убиваемых невидимыми крестами.

И вновь покраснело Черное море…

Когда все было кончено, тело вытащенного из морской глубины Бориса положили перед Розалией Самойловной. От переживаемого возбуждения она не сразу и поняла, для чего свалили к ее ногам утопленника, но, вспомнив, повторила приказ:

– Отвезти ко мне в кабинет.

Никто не осмелился возразить, что перед ней труп. Она сама поняла свою оплошность и, в ярости выхватив у ближайшего к ней матроса пистолет, разрядила в мертвое тело Бориса всю обойму.

15

Самое нелепое в аресте Надежды Ивановны было то, что ее арестовали как эсерку, когда она не то чтобы давным-давно не принимала никакого участия в партийной жизни, но даже забыла, что в этой партии все еще состоит. А ведь умные люди (в лице Натана Григорьевича) ее предупреждали! Да как же это она пропустила мимо ушей? Отчего сразу не последовала совету мудрого человека? Была бы сейчас большевичкой, глядишь, и устроилась бы отлично, и жила бы себе припеваючи.

При аресте Наденька первым делом, конечно, заявила о своем близком знакомстве и почти что родстве с Натаном Григорьевичем. (Тот был уже в полной недосягаемости для Наденькиных вожделений – с самыми высокими вождями, в Кремле!) Заявление это не произвело никакого впечатления на следователей. Ее отправили сначала в тюрьму, а после месячного допроса по этапу на Соловки.

Всех, кто не погиб в Гражданскую, не умер от истощения, болезней и голода, кто не бежал за границу и остался в стране в надежде как-нибудь пережить кровавую смуту, и тех, кто, преодолевая нравственную брезгливость, пошел ради куска хлеба на сотрудничество с новой властью, и тех, кто решил затаиться и стать тише воды ниже травы, – всех их ждал в результате один конец: тюрьма, каторга или расстрел.

Ожидая судно перед отправкой на знаменитый остров в захудалом городишке на берегу Белого моря под названием Кемь, Наденька и ее односидельцы оказались в одной партии с осужденными на разные сроки церковниками. Впервые Надежда Ивановна с изумлением глядела на огромное количество черных ряс, длинных бород и