Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

– Н-нет… – глядя в рот настоящему отцу, прошептал отрок.

– Ну-у… как же так? Отстаете, товарищи. А вы, Надежда… э-э…

– Ивановна, – вновь с готовностью отозвалась Наденька.

– Хорошо сохранились, Надежда Ивановна, – одобрительно похвалил ее помощник Троцкого. – Худы только. Вот мой телефон. – Он сунул ей какую-то бумажку. – Если понадобится какой-нибудь… паек, в разумных пределах, разумеется… Имейте в виду.

– Я позвоню… – прошептала Наденька. И, видя, что победивший простодушную, заблудившую страну комиссар собирается уходить, вдруг отчаянно осмелела: – Натан Григорьевич!

Он уже нетерпеливо обернулся, поднял бровь: ну что еще?

– Не могли бы вы мне помочь устроиться на работу… в какой-нибудь… театр?

– В те-атр? – Он изумился. – Да кем же? Может быть, костюмершей? Или… полы мыть?

– Нет… не полы. Я ведь, вы не знаете, я известной актрисой во время войны была. Снималась в фильмах… с концертами ездила… по лазаретам… У меня даже медаль есть… Георгиевская.

Натан Григорьевич вдруг нахмурился и засерьезничал.

– А вот этого не надо. Никаких Георгиевских медалей нам не надо. И никаких бывших шашней с офицерами. Вы меня поняли?

Наденька, ничего не понимая, кивнула.

– Нет, вы меня хорошо поняли? – настойчиво переспросил Натан Григорьевич и добавил: – Классовая борьба, Надежда… э-э… какое у вас отчество затруднительное, вы бы его сменили, что ли. Вот Лев Давидович инициировал закон о праве на имя. Меняйте на что хотите. Многие сразу откликнулись. Несчастный Нахамкис столько лет мечтал… зато теперь он Стеклов!

– Я сменю, – с готовностью откликнулась Надежда Ивановна. – Можно, например…

Но Натан Григорьевич уже не слушал Наденьку.

– Имейте в виду, наше время сурово. Мы должны расчистить площадку для рождения нового человека. Совсем нового, небывалого. А все старое – выбросить вон и сжечь! Россия – это такая страна, которая должна быть первой вычищена до основанья. Как говорит наш вождь, Россия – это только охапка хвороста для разжигания мировой революции! Разве вы жалеете хворост, которым разжигаете огонь? Хотя бы этим хворостом были и ваши бывшие, например, родные? Тот, кто не с нами, тот против нас! Теперь понятно?

Постаревший эсеро-большевик приятно улыбнулся Надежде Ивановне и собрался уже было уйти. Но вдруг в его глазах блеснуло подобие нежного воспоминания о стародавнем своем увлечении прехорошенькой барышней Надеждой Ивановной Перевозщиковой (даже и фамилию не забыл!), и – слаб человек! – жалость, непрошеная жалость к бывшей возлюбленной и к этому некрасивому, похожему на него отроку внезапно заставила его остановиться.

– А знаете что? – сказал он. – А давайте я вас сведу с женой Горького. Может, она вас вспомнит. Мария Федоровна у нас теперь комиссар, заведует театрами. Чем черт не шутит. Вы еще вполне… – И уже сверх всякой меры полной горстью отпуская матери с сыном весь запас своего великодушия, он сказал: – Погодите, вот я сейчас… вам записочку… к товарищу Фейгину… насчет питания… – И, прислонив чистый листок к замызганной стене, послюнявив химический карандаш, Натан Григорьевич вывел: «Товарищ Илья, отвесь подателям сей записки чего там у тебя имеется в наличии: муки, сахару, крупы, консервов. С революционным приветом товарищ Волков».

Дрожащей рукой Наденька приняла бумажку и влюбленными глазами посмотрела на товарища Волкова. И, уже совсем размягчаясь от нахлынувшей сентиментальности, Волков спросил:

– Да, вот еще что. В какой вы сейчас партии?

Наденька смешалась, настолько неподходящим к лирической ситуации показался его вопрос.

– Я?.. Право… А что, это имеет значение?

– Имеет, – отрезал Волков, и холодный огонек блеснул в его глазах.

– Я… кажется, в партии эсеров… – виновато пролепетала Надежда Ивановна.

– Правых? Левых? – строго допрошал бывший возлюбленный.

– Простите, но я… не очень… во всем этом… в той, где… – Она чуть было не назвала опрометчиво имя Керенского, но, совершенно смешавшись, вовремя остановилась.

– В таком случае позвольте дружеский совет. Переходите к нам, к большевикам. Так надежнее. – И он снова дружески улыбнулся.

– Да?.. – Глаза Наденьки округлились, она по-детски обрадовалась совету и приободрилась. Теплая волна благодарности к этому большому и светлому человеку прихлынула к сердцу. (Как трудно, ах, как трудно одной, без мужской поддержки! Как легко запутаться во всей этой сложной политической неразберихе. И какое счастье, что она снова встретила его, его!.. который все знает и понимает!.. И, кажется, по-прежнему к ней благоволит!) Глаза ее затуманились и увлажнились.

Домой возвращались молча. Каждый был наполнен до краев встречей с необыкновенным человеком, соратником величайших вождей в истории человечества. Наденькины мечты вновь забурлили несбыточными желаниями. (Ах, неужто совсем-таки несбыточными? Что же это она не спросила: женат он или…)

Иван был счастлив и горд. Давно мучивший его вопрос о существовании Бога был разрешен окончательно, раз и навсегда. Он набрал полную грудь воздуха и почувствовал в себе необычайную силу. Он взглянул в ясное, ночное звездное небо и засмеялся от счастья. Огонь в груди разгорался, выжигая все тягостное, давящее, что сопровождало жизнь мальчика, и это был огонь освобождения.

4

Избежав Чрезвычайки, Глеб не стал пробираться на юг, как многие царские офицеры, к Деникину; душа влекла его на восток, в Екатеринбург, к месту жертвенного убиения царственных мучеников.

Восточные районы, как и вся Россия, бурлили. Как трещит и взламывается на реке лед, раскалываются, громоздятся, сталкиваясь и отдаляясь друг от друга, громадные льдины, так трещало и взламывалось, разбиваясь на мелкие осколки, тело «единой-неделимой» отчизны, ощетинивались друг против друга на века, казалось, скованные царскою волею бескрайние земли, столетьями собираемые великими трудами государей русских и кровью народной.

Восток взорвался благодаря чехам. Входя до войны в состав Австро-Венгрии, чехи и словаки воевали на стороне Германии. Мечтавшие о независимости, они легко сдавались в плен русским и после подписания Брестского мира получили разрешение советского правительства по согласованию с Антантой эвакуироваться на родину через Сибирь и Дальний Восток. Однако Германия, продолжая войну с союзниками и опасаясь усиления Западного фронта вернувшимися в Европу чехами, приказала большевикам разоружить чешские легионы и оставить их в России на положении военнопленных. Чехи взбунтовались. Большевики открыли огонь по эшелонам. Чехи вступили в бой и, продвигаясь на восток, продолжали громить по дороге красные гарнизоны, освобождая города от большевиков.

К неожиданно возникшей третьей силе братьев-славян стали присоединяться тысячи и тысячи русских униженных и оскорбленных, затравленных и обездоленных, обрядившихся в люмпенские лохмотья русских офицеров, выходящих из подполья, из потаенных нор, из небытия…

Прогремело имя тогда еще только подполковника Каппеля, которого большевики называли маленьким Наполеоном и за голову которого обещали пятьдесят тысяч рублей, на что Владимир Оскарович даже и обижался: мол, дешево оценили. В считаные недели Каппель освободил несколько городов на Волге: Симбирск, Сызрань, Ставрополь,