Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Наденька снова пошла в Смольный и предложила свои секретарские услуги новому правительству. Ее приняли на работу и даже предоставили большую светлую комнату в уплотненной квартире какого-то бывшего царского генерала на Малой Морской улице. Через некоторое время, когда Иван к ней несколько попривык, она открыла мальчику свою страшную тайну. К ее изумлению, он принял это потрясающее известие с горящими щеками и дрожащим голосом заявил, что он так и знал, что Иван Афанасьевич с Варварой Ильиничной не его родители. Уж Бог знает почему он это решил, а только интуиция его не подвела. Новая мама ему ужасно понравилась, а узнав, что его отец – настоящий революционер, он пришел в полный восторг и решил, когда вырастет, непременно пойти по стопам родителей, потому что и мама, которая ему все-все рассказала о своем героическом прошлом, тоже, оказалось, революционер. О, как ему повезло с новыми родителями! Не то что его однокашнику Витьке Терещенке, у которого дядя или кто-то там еще заседал во Временном правительстве (и теперь всех Терещенко экспроприировали и погнали из Петрограда вон).

Голод, однако, нарастал. Ели, как и все, головы от селедок (туловища, должно быть, поедали исключительно большевики) да пустой суп с черным хлебом неизвестного содержания. Наденькины бриллианты, подаренные ей в прошлой жизни армянским магнатом, могли бы спасти положение, но, хранившиеся в московском банке, они сразу же были изъяты новой властью, так что, кроме жалких остатков театрального гардероба, никаких материальных ценностей у бывшей артистки не наблюдалось. Иногда Наденьке удавалось что-нибудь продать из своих сногсшибательных в прошлом туалетов, какую-нибудь кружевную блузку, шелковые чулки или кусочек меха, и тогда они устраивали с Иваном пир в виде суррогатного кофе с настоящим молоком и настоящей белой булкой с маслом.

Тем временем немцы наступали на Петроград, обыватели ждали их как манны небесной и с жадностью ловили вести об их приближении. Напуганное большевистское правительство сбежало от греха подальше в Москву, вернув в два счета первопрестольной статус столицы, чего не сумели сделать славянофилы за целый почти что прошедший век.

Наденьку никто в Москву не приглашал, она осталась работать в Смольном. Увы, надежды запуганных горожан на захват германскими войсками Петрограда не оправдались. Немцы, способствовавшие большевикам в захвате власти, а теперь заинтересованные в ее удержании ими, до Петрограда так и не дошли, заключив с советским правительством мир, ужаснувший всех нормальных людей в России. Большевики воспряли и повели более приятную и безопасную для себя войну с внутренним врагом, то бишь с русским народом, не на жизнь, а на смерть. Хозяином Петрограда стал Зиновьев.

После убийства Урицкого объявили красный террор. Явился удобный предлог брать направо-налево заложников и расстреливать ни в чем не повинных (в их числе расстреляли и четырех великих князей). Впрочем, вина расстреливаемых, конечно, была, и самая непростительная – социальное происхождение. Такая вина смывалась только кровью, и кровь лилась широко. Настолько широко, что в ее общий поток влилась и кровь двух старых девушек, Бог знает как попавших в раскинутые сети красных ловцов. Впрочем, говорили, что на стариц донесла их бывшая кухарка, которой приглянулась крошечная квартирка на Четвертой линии, куда она и въехала со своими тремя детьми после ареста старушек.

Однажды Наденька с Иваном оказались в Смольном на митинге. В дымном, заплеванном, загаженном окурками и семечками зале выступал какой-то балтийский матрос. Зычный бас товарища матроса раздавался набатом, гудел как колокол, его слушали завороженно, в полной тишине.

– Товарищи, у нас, большевиков, всегда прямая тактика, – в заключение прогромыхал матрос. – А в чем наша тактика, товарищи? Всем в морду! Кадет – так кадету в зубы! Эсер – так эсеру в ухо! Меньшевик – так меньшевику в рыло!

Зал взорвался одобрительным хохотом и аплодисментами. Иван, мало что понимая, кому и за что «в рыло», тоже изо всех сил зааплодировал.

Они пробрались поближе к сцене, и Наденька стала разглядывать сидевших мужчин за длинным, с красной скатертью, столом. Вдруг она охнула и схватилась за сердце. Один из сидевших в президиуме был… Натан Григорьевич! Постаревший и полысевший, но это был он, он, ее Натан! Все прошлое нахлынуло на нее громадной волной и вмиг смыло всю реальность. Время поворотилось вспять, она снова оказалась там, в том чýдном далеке, когда юная и прекрасная Наденька примчалась из Москвы после убийства великого князя Сергия и попала прямо в объятия Натана. Инстинктивно она стерла из памяти все печальное, что произошло потом, снова засияв той молодой, счастливой улыбкой влюбленной, прелестной Наденьки, которой очаровывались все подряд безусые (и усатые) революционеры. У нее выпрямилась спина, расширились глаза, влажный взор заблистал огнем, грудь бурно заколыхалась.

– Ванечка, погляди… – зашептала она сыну в ухо. – Вон… вот тот, за графином… видишь? Это он!.. Это он! Твой отец, Ванечка! Это твой отец! – И, обняв мальчика, она заплакала.

Отрок густо покраснел, и глаза его тоже увлажнились.

Оба еле дождались окончания многочасового митинга и стали ловить Натана.

– Надежда… э-э… – Натан Григорьевич наморщил лоб.

– Ивановна, – подсказала ему Наденька.

– Да-да, вспоминаю… – Натан рассеянно улыбнулся.

– А это… – Она подтолкнула вперед Ивана, похожего как две капли воды на прибывшего из Америки революционера. – Это… – Она не посмела сказать: «ваш сын», но только со значением: – Это Иван Натанович…

Натан Григорьевич бегло взглянул на отрока.

– Очень приятно, молодой человек. Так что, вы говорите, с вашим папашей? – снова обратился он к Наденьке.

– Расстрелян как заложник, – автоматически произнесла Наденька, так же завороженно, как и сын, глядя на героя революции.

– Ну что ж, мы строим пролетарское государство, без помещиков и капиталистов. Нам с вашим прошлым не по пути. Как говорит наш вождь Лев Давидович Троцкий, красный террор – это орудие, применяемое против обреченного на гибель класса, который не хочет погибать. Не огорчайтесь, товарищ.

– Я не огорчаюсь… – пробормотала Наденька.

– Натан Григорьевич… – до ужаса покраснев, вдруг вымолвил Иван. – Меня мучает один нерешенный вопрос…

– Какой же, молодой человек? Ну-с, смелее!

– Есть Бог или нет?

– Бога нет! – коротко, как выстрел, прозвучал ответ.

– А… а к-как же тогда? – От натужной мысли Иван сделался совершенно пунцовым. Он вспомнил наказ прежнего папаши о ежедневных молитвенных правилах и хождении к причастию, по совести сказать, им постоянно нарушаемый, и слезы выступили на глазах.

– А очень просто, молодой человек. Нет – и всё. Вы – свободны! Советская власть освободила вас от всех идолов и извращений закабаленного царями и попами ума. С новым строем наступила новая эра – освобожденного разума. Вместо седенького божка-старичка на небесех – истинный бог, свободный и могучий, расправивший свои плечи-крылья, гордый человек. Про памятник