Мэтт Иган - Обожженные языки (сборник)

На следующий день миссис Алфавит, опираясь на трость, вошла в класс. Она увидела на столе цветы и открытки, которые мы принесли, и расплакалась. Она говорила мало, только сидела и плакала, а нам разрешила все утро рисовать.

Фредди явился в большой перерыв. Он размахивал коробкой для завтраков с «Придурками из Хаззарда» на крышке и насвистывал мелодию из сериала.

На перемене мы объявили ему войну.

Я, Теренс, Бо, Колин, Джастин и Сабрина зажали Фредди позади шведской стенки, за кучей опилок. Мы обступили его и не давали вырваться из круга.

– Это за миссис Алфавит, – сказал Бо и отвесил ему оплеуху.

Изо рта у Фредди, как в замедленной съемке, потекла кровь.

Апперкот Сабрины сбил его с ног.

– Это за щенка, которого ты ударил камнем.

Она ухитрилась добавить ему до того, как он коснулся земли.

– А это за второклашку, которого ты пнул по лицу.

Теренс обрушился на Фредди и стал молотить его изо всех сил. Он крупно дрожал, задыхался от слез и выл:

– Я не ниггер, я не ниггер! Папа говорит, я не ниггер!

Колин и Джастин применили приемы из субботнего шоу рестлеров. Их колени и локти одновременно врезались Фредди в грудь и живот.

– Это за то, что нассал на мой рюкзак.

– А это чтобы не говорил, что Иисус сосет член.

Фредди хватал воздух ртом и кашлял.

Сабрина подтолкнула меня вперед.

– Теперь ты. Ну, давай!

Я сказал Фредди, чтобы он извинился.

– Нет, – завопил он, – пошел на хер!

Я крепко сжал горячие кулачки.

– Извинись за то, что сделал с миссис Алфавит.

– Нет! – завопил он. – Твоя мама с ослами трахается!

– Проси прощения!

– Нет! – завопил он. – Нет! Нет! Нет! Твой папа трахает овец и кобыл.

– Проси прощения за свои поганые поступки, за все, что натворил.

– Нет! – завопил он. – Миссис Алфавит – пустынная негритоска! Грязная вонючая шлюха! Она трахалась с верблюдом, и у нее между ног гноится!

Я опустился на колени и ударил его по лицу. Потом сел на грудь и сказал, что его мама делала детей с другими дядями, а его мертвый папа гниет под землей, и его едят черви и тараканы. Мои опухшие кулаки ядрами опускались Фредди на голову, будто хотели отделить ее от тела.

Он орал во всю глотку. С каждым ударом моих костяшек его лицо все больше напоминало кровавую маску.

Я сказал, что родители его ненавидят, и он сам виноват, что живет с мерзкими бездомными стариками, которых мы всегда видим из автобуса на углу Мэйпл и Третьей авеню. С теми, про которых он говорит, что их не любит никто, даже Бог. Про которых он говорит, что они едят кошек, насилуют маленьких детей и заражают их СПИДом.

Я перестал бить Фредди, когда он замолчал.

Припадая на ногу, к нам подбежала миссис Алфавит. Она уронила трость, опустилась возле Фредди на землю и подняла его неподвижное тело. Потом обвела нас взглядом сквозь густую завесу черных волос и сказала:

– Что вы наделали? Что же вы наделали?

Фредди пришел в себя, весь в крови и слезах. Судя по запаху, он наложил в штаны.

Мы не видели его до конца дня. Молот возмездия, которого мы чертовски боялись, так и не опустился на наши головы.

На следующий день мы позировали для группового снимка.

Фредди вошел в класс через двадцать минут после начала урока с отцовским дробовиком. Он даже не целился, только вскинул руку, и ствол полыхнул огнем. Мы за считаные секунды превратились в новости, заголовки и срочные сообщения, статистикой ворвались в вашу дневную мыльную оперу как раз перед тем, как доктор должен был спасти героиню с дочерью с помощью ее злодейки-сестры.

Сегодня я проснулся до рассвета, поцеловал жену и дочь, сел в подвале и достал фотографию нашего класса. Есть старая городская легенда, будто бы аппарат заело и он сделал еще три снимка, которые видели всего несколько человек.

На первом миссис Алфавит заваливается назад с развороченными кишками, а мы все стоим в том же порядке, в каком она нас расставила.

На втором наши лица, забрызганные ее кровью и внутренностями, начинают менять выражение.

На третьем кричат уже все, кроме Сабрины, которой снесло полголовы.

Я прячу фотографию до следующего года и смотрю на часы. Сегодня день рождения Фредди. Кто-то должен положить цветы ему на могилу.

Миссис Алфавит сказала бы, что меня толкнул на это Дьявол.

Теренс Джеймс Илс

Лемминг[34]

В жутковатой мгле умирающей ночи крошечный огонек проживает долгие мили.

Ожидая начала экскурсии по следам привидений, я ворую тепло у незнакомцев, сгрудившихся у входа в паб «Восемь Жизней из Девяти». Нет-нет, я не хочу ни пугать, ни шокировать читателя, ни навевать на него тоску очередной страшной историей…

…про живых, про умерших – или про тех, кто застрял где-то посередине между жизнью и смертью – но именно тогда, в Хеллоуин, он впервые, теперь уже много лет назад, поставил свой эксперимент. Затеял игру в жмурки-кварки. Прятки со смертью.

Он – этот мой брат. Грандиозный Тупица.

Слизнув бегущую из носа соленую водичку, я пересчитываю собравшихся по пальцам. Сегодня их куда меньше, чем бывает обычно на таких экскурсиях – а их я повидал немало, в другие дни и в других городах, выслеживая своего брата – Непостижимого Болвана.

При свете фонарика из тыквы топчутся выгульщики собак. Туристы в непромокаемых куртках застыли с фотоаппаратами наготове. Позади, держась за руки, стоит парочка подростков – Упыриха и ее Бес-Френд, оба в черном в обтяжку.

Подув на жареный каштан, кладу его в рот, катаю на языке обжигающую мякоть. Рассматриваю последнего присутствующего, который выглядит здесь еще более не к месту, чем я, – переодетого черно-бело-полосатого чудика с вымазанным лицом и зачерненными углем глазницами. Он стоит, отхлебывая что-то из банки, осветленные патлы трепыхаются на ветру. Ни дать ни взять – Битлджус на воле. Оживший труп Курта Кобейна.

Кидаю в рот еще один раскаленный каштан (чтобы распробовать вкус) и гляжу туда, где за спиной Битл-Курта струится янтарная дымка и исчезает во мраке. Забредешь чуть подальше, потеряешь из виду скалящуюся тыквину и будешь блуждать всю ночь по окраинам Эчмонда, до головной боли вглядываясь в кромешную тьму, до ломоты в костях нащупывая перед собой дорогу.

В детстве брат не умел вырезать из тыквы светильники Джека – ну не мог, и все, хоть убейте. Помню, однажды во время осенних каникул он пытался испортить и мой, но нечаянно всадил кухонный нож себе в руку, чудом не задев артерию среднего пальца – того самого, который он так любил мне показывать. Он стоял тогда и терпеливо наблюдал, как кровь капает в его изуродованную тыкву, словно воск на старинный канделябр.

– Всех с Хеллоуином!

Мы оборачиваемся ко входу в паб. Тяжелая дверь затворяется, и возникший перед нами силуэт, закутанный с ног до головы в кожаный плащ, поднимает светильник за веревочную ручку.

– Надеюсь, все живы-здоровы? – гудит он, задрав тыкву кверху рукой в митенке, так что плечо плаща сползает ему на грудь. – Сегодня для вас экскурсию буду вести я.

Гид смакует каждое свое слово, как будто следующее может оказаться последним, – ему бы в художественной самодеятельности играть.

– Меня зовут Джек-путеводитель! – объявляет он с театральностью, которой позавидовал бы всякий актер любительского театра.

Он наклоняется к светильнику, отчего длинные седые баки приобретают оранжевый оттенок, и беззвучно шевелит губами, отмечая в блокноте имя каждого заплатившего, проверяя и перепроверяя, нет ли в толпе безбилетников и прочих любителей проскользнуть на халяву.

– Дорогие полтергости, – обращается он к группе, и присутствующие отвечают ему дружным вежливым смехом.

Я перекатываю глаза по теплым глазницам.

– Не тяни резину! – бросает ему полосатый одиночка Битл-Курт, отрыгнув в банку приторным яблочным перегаром. – Мне еще надо быть кое-где…

Мне тоже, думаю я, щупая языком десны. Там, где сейчас мой братец, этот Импозантный Мямля, если мне хоть когда-нибудь суждено его найти… Кидаю в рот еще один каштан.

– Ага, кое-где, – раздается голос (та самая девушка в костюме готической Упырихи). – На собрании анонимных алкоголиков, типа?

Снова перекатываю глаза, на этот раз в сторону эчмондского выгона. Там, среди деревьев‑скелетов с давно опавшей листвой, находящихся под охраной какого-то там фонда защиты лесных угодий, стоит необычное дерево.

Оно выше остальных, а его нижняя ветвь, до которой не дотянешься рукой даже на цыпочках, придает ему форму буквы «Г». Крона напоминает средневековое орудие пыток, темные сучья расползлись, словно покрытые струпьями вены.

В нем – причина, по которой сегодня, несмотря на Хеллоуин, по улицам не носятся миниатюрные феи, гоблины и ведьмы, не стучат в двери и не выпрашивают сладости. У ствола горой навалены цветы; место вокруг огорожено лентой с надписью: «Полиция. Не пересекать». Лента трепещется, вздыхает, как небрежно завернутый подарок на день рождения, вряд ли бы порадовавший моего брата.