Плоды земли - Кнут Гамсун

– Какую еще корову?

– Корову, которую ты мне обещал. Не Борделину ли?

– Ну уж ты городишь сама не знаешь что, – говорит Аксель.

– Ты ведь обещал мне корову, когда я спасла тебе жизнь, помнишь?

– Нет, не помню.

Тогда Олина поднимает голову и смотрит на него. Она совсем седая и лысая, голова торчит на длинной птичьей шее, она страшна, как сказочное чудовище; Аксель вздрагивает и нащупывает за спиной дверную ручку.

– Ага, – говорит Олина, – так вот ты какой! Значит, пока что мы об этом говорить больше не станем. Проживу и без коровы и не заикнусь об ней. Но хорошо, что ты показал себя аккурат таким, каков ты есть, Аксель, вперед я буду знать, что ты за птица!

А ночью Олина умерла, в какой-то ночной час, во всяком случае, когда утром они вошли к ней, она уже похолодела.

Старуха Олина – родилась и умерла…

Что Аксель, что Барбру, оба они были рады похоронить ее навеки, теперь некого было остерегаться, они повеселели. Барбру опять жалуется на зубную боль, в остальном все идет как надо. Но этот вечный шерстяной платок у рта, который ей приходится отнимать всякий раз, когда она хочет сказать слово, – немалое мученье, и Аксель никак не возьмет в толк, как это могут у человека так долго болеть зубы. Правда, он замечает, что она жует всегда очень осторожно, но ведь у нее все зубы целы.

– Ты же вроде вставила себе новые зубы? – спрашивает он.

– Да.

– Что же, и они тоже болят?

– Ну сколько можно глупости болтать! – сердито отвечает Барбру, хотя он полон миролюбия. И в раздражении своем она дает более толковый ответ: – Мог бы и сам понять, что со мной такое.

Что же с ней такое? Аксель смотрит чуть внимательнее, и ему начинает казаться, что у нее вырос живот.

– Да ведь не в тягостях же ты? – спрашивает он.

– Будто сам не знаешь, – отвечает она.

Он смотрит на нее, уставившись бессмысленным взглядом. В медлительности своей он сидит довольно долго и считает: неделя, две недели, третья неделя.

– Разве я знаю? – говорит он.

Их спор приводит Барбру в страшное раздражение, и она начинает громко и обиженно плакать.

– Лучше закопай и меня в землю, тогда ты от меня избавишься! – говорит она.

Вот ведь удивительно, какую только причину не найдут женщины, чтобы поплакать!

У Акселя нет никакого желания закапывать ее в землю, он великий умелец по части своей выгоды, ему вовсе нет нужды в траурном венке.

– Выходит, ты не сможешь летом работать? – спрашивает он.

– Я не смогу работать? – с ужасом восклицает она.

О Господи, и какую только причину не найдут женщины, чтобы улыбнуться! Когда Барбру увидела, как воспринял новость Аксель, ее обуяло какое-то истерическое счастье, и она воскликнула:

– Я буду работать за двоих! Вот увидишь, Аксель, я буду делать все, что ты велишь, и даже гораздо больше. Я в лепешку расшибусь, лишь бы ты был доволен!

Опять полились слезы, пошли улыбки и нежности. Здесь, в глуши, их было только двое, некого бояться, настежь открытые двери, летнее тепло, жужжанье мух. Она была так покорна и преданна, на все смотрела его глазами.

После заката солнца он запрягает косилку, хочет скосить маленькую луговинку на завтра. Барбру поспешно выходит следом, будто за делом, и говорит:

– Послушай, Аксель, как это ты надумал выписывать кого-то из Америки? Ведь она приедет не раньше зимы, а на что она тебе тогда?

Вот что надумала Барбру и прибежала сказать ему, словно в том была нужда.

Но нужды никакой не было, Аксель с первой же минуты понял, что если возьмет Барбру, то выгадает вместо летней работницы годовую. Этому человеку неведомы колебания, и в облаках он не парит. Теперь, когда он залучил в дом надежную работницу, можно покуда и телеграф за собой оставить. Это даст в год большие деньги и будет очень кстати, пока он не может особо много чего продавать со своего участка. Все складывается как нельзя лучше, он человек, трезво смотрящий на жизнь. И от Бреде, который сделался его тестем, ему теперь нечего опасаться притязаний на телеграфную линию.

Счастье начинает улыбаться Акселю.

XI

А время идет, миновала зима, опять приходит весна.

Разумеется, однажды Исааку понадобилось съездить в село. Домашние спросили, зачем ему туда.

– Да сам не знаю, так просто, – ответил он.

Но хорошенько вымыл телегу, приладил сиденье и уехал. И разумеется, захватил с собой в Великое разной провизии для Элесеуса. Ведь ни разу никто не уезжал из Селланро, не взяв чего-нибудь для Элесеуса.

Уж если когда Исаак выезжал куда-нибудь, это было событие вовсе не заурядное, он делал это очень редко, обыкновенно посылал вместо себя Сиверта. Хозяева двух ближних хуторов стоят в дверях землянки и при виде его говорят друг другу:

– А вон и сам Исаак, куда это он нынче отправился?

Когда он проезжает мимо Лунного, у окна стоит Барбру с ребенком на руках, смотрит на него и думает: «А вон и сам Исаак!»

Он подъезжает к Великому и останавливается.

– Тпру! Элесеус дома?

Выходит Элесеус. Да, он дома, не уехал пока, но собирается в весеннюю поездку по южным городам.

– Вот, тут мать что-то тебе прислала, – говорит отец, – не знаю что, но, верно, пустяки.

Элесеус вынимает горшки, благодарит и спрашивает:

– А письмеца или чего-нибудь такого нет?

– Как же! – отвечает отец и начинает шарить по карманам. – Должно быть, от маленькой Ребекки.

Элесеус берет письмо, его-то он и ждал, он чувствует, что оно большое и толстое, и говорит отцу:

– Жаль, ты приехал так рано, лучше бы денька через два. Но может, подождешь немножко, тогда свезешь мой чемодан.

Исаак слезает с телеги и привязывает лошадь. Он осматривает участок. Коротышка Андресен неплохой землепашец, правда, Сиверт приезжал из Селланро с лошадью ему на подмогу, но он и сам осушил порядочный участок болота и нанял человека обложить канавки камнями. Нынче в Великом не придется покупать корма для скотины, а на будущий год Элесеус сможет, пожалуй, держать и лошадь. Тут уж надо благодарить Андресена за его интерес к сельскому хозяйству.

Спустя какое-то время Элесеус кричит ему, что уже уложил чемодан. Сам он тоже стоит на крыльце готовый к отъезду, на нем красивый синий костюм, белый воротничок, на ногах галоши, в