Плоды земли - Кнут Гамсун

Барбру все схватывает на лету и часто пользуется этим на свою погибель, но чего же иного ожидать? Она привыкла бросаться из крайности в крайность, но сумела сохранить много хороших качеств, смерть ребенка для нее ничто, но живого ребенка она охотно угостит конфеткой. Вдобавок у нее замечательный музыкальный слух, она трогательно и верно тренькает на гитаре и поет хрипловатым голосом, ее очень приятно и чуть-чуть грустно слушать. Жалеть себя? О, она жалела себя так мало, что давно уже выплеснула всю себя за борт, не заметив при этом никакой потери. Изредка она плачет, и сердце у нее разрывается при мысли о том или ином эпизоде ее жизни; но так оно и полагается, это от песен, которые она поет, от поэзии и милого ее дружка, она обманывала этим и себя, и многих других. Будь у нее сегодня с собой гитара, она нынче же вечером поиграла бы Акселю.

Она подгоняет так, чтоб прийти попозже, и когда входит во двор, в Лунном все тихо. Ага, Аксель уже выкосил все вокруг дома и убрал часть сена! Она соображает, что Олина по старости лет спит, наверное, в горнице, а Аксель – на сеновале, где когда-то спала она сама. Она тихонько, словно вор, подходит к знакомой двери, потом тихонько окликает:

– Аксель!

– Что там? – сразу отвечает Аксель.

– Ничего, это только я, – говорит Барбру и поднимается наверх. – Небось, не пустишь меня ночью? – говорит она.

Аксель смотрит на нее, медленно соображая, что к чему, сидит в одном белье и смотрит на нее.

– А, так это ты, – говорит он наконец. – Куда это ты собралась?

– Перво-наперво я пришла узнать, нужна ли тебе помощница на лето, – отвечает она.

Аксель думает с минуту, потом спрашивает:

– А ты разве ушла оттуда, где жила?

– Да, я рассчиталась у ленсмана.

– Работница мне, пожалуй, нужна, – говорит Аксель. – Но как это понимать: ты разве надумала вернуться?

– Да ты не беспокойся, – отвечает Барбру. – Я завтра же пойду дальше, в Селланро и за перевал, у меня там есть место.

– Тебя там наняли?

– Да.

– Работница мне, пожалуй, нужна, – повторяет Аксель.

Она промокла насквозь, но в узле у нее белье и платье, и она хочет переодеться.

– Ты не обращай на меня внимания, – говорит Аксель, слегка отодвигаясь к двери.

Барбру принимается стаскивать с себя мокрое платье; разговаривая, Аксель то и дело поворачивает к ней голову.

– Ну а теперь выйди на минутку! – говорит Барбру.

– На двор? – спрашивает он.

Погода и правда не такая, чтоб выходить на двор. Он встает и смотрит, как она все больше и больше обнажается, прямо глаз не оторвать; да и Барбру-то по рассеянности не додумалась сразу надевать сухую одежду, снимая мокрую, не додумалась, и все тут. Рубашка у нее совсем тоненькая и прилипла к телу, вот она расстегнула ее на одном плече и сразу отворачивается, вот ведь какая ловкая. Он теряет дар речи и молча смотрит, как она всего одним или двумя движениями спускает с себя рубашку. «Надо же, как здорово», – думает он. А она стоит себе как ни в чем не бывало.

Немного погодя они лежат и разговаривают. Да, ему нужна работница, это верно.

– Я слыхала, – говорит Барбру.

Он начал косовицу, ведь запасти сена надо на целый год, а он один, Барбру может понять, как ему трудно.

Да, Барбру все понимает.

С другой стороны, ведь Барбру сама удрала в тот раз и оставила его без работницы, этого он ей не забыл, да еще прихватила с собой кольца. И в довершение всех издевательств ему продолжала приходить ее бергенская газета, от которой он никак не мог отделаться; пришлось потом заплатить за целый год.

– Бессовестная газетенка! – сказала Барбру, во всем соглашаясь с ним.

Но ввиду такой невиданной ее уступчивости Аксель не может вести себя как изверг; он признает, что у Барбру были основания сердиться на него за то, что он отнял у ее отца место на телеграфе.

– Впрочем, отец твой может опять забрать телеграф, – говорит он, – я за ним не гонюсь, пустая трата времени.

– Верно, – соглашается Барбру.

Аксель думает с минуту, потом спрашивает напрямик:

– Ну так как, ты останешься только на лето?

– Нет, – отвечает Барбру, – будет, как ты захочешь.

– Ты это всерьез?

– Да. Как ты хочешь, так хочу и я. Ты больше во мне не сомневайся.

– Ну?

– Да, да. И я сказала, чтоб нас огласили.

Вот оно что. Совсем неплохо. Аксель долго лежит, размышляя. Если на сей раз это всерьез, а не опять какой-нибудь подлый обман, он обзаведется работницей и будет обеспечен помощью на вечные времена.

– Я попросил прислать мне женщину с моей родины, – говорит он, – и она написала, что согласна выйти за меня. Да только придется оплатить ей проезд из Америки.

Барбру спрашивает:

– Как, разве она в Америке?

– Да. Уехала в прошлом году, но ей там не нравится.

– Нет, и не думай о ней! – заявляет Барбру. – Что же тогда будет со мной? – забеспокоившись, спрашивает она.

– Оттого-то я и не порешил с ней окончательно.

Должно быть, не желая отстать, Барбру тоже признается, что могла выйти замуж за одного молодого человека в Бергене, он служил возчиком в большой пивной, так что пользовался большим уважением.

– Он и по сию пору вздыхает обо мне, – всхлипывая, говорит Барбру. – Но понимаешь, Аксель, когда между двумя людьми было столько, сколько между мною и тобой, мне такого человека не забыть. А ты, пожалуйста, можешь забыть меня, как только пожелаешь!

– Кто, я? – отвечает Аксель. – Нет, из-за этого тебе нечего плакать, потому что я никогда не забывал тебя.

– Да?

Это признание благотворно действует на Барбру, и она говорит:

– Раз так, зачем тебе выписывать ее из Америки, если можно обойтись без этого!

Она отговаривает его от этой затеи, слишком это дорого, да и незачем. Барбру, по-видимому, вбила себе в голову, что сама составит его счастье.

За ночь они договорились. Они ведь были не чужие друг другу и очень часто обсуждали все это и прежде. Без венчания не обойтись, надо устроить его до дня святого Олафа и до сенокоса, им нечего скрывать – теперь уже Барбру торопила венчание еще усерднее Акселя. Акселя не оскорбляла настойчивость Барбру, не возбуждавшая в нем никаких подозрений, наоборот, ее поспешность льстила ему и подогревала его. Ну да, он был весь от земли, твердый как кремень, не очень разборчивый и уж совсем не щепетильный, ему приходилось мириться и с тем, и